Но купец было доволен собой не только в связи с этими сделками. На следующий день после отъезда Джеймса и его друга он негромко сказал Абигейл:
– Я обратил внимание, Эбби, что граф де Шабли был весьма любезен с тобой.
– Неужели это было так заметно, папа? Надеюсь, я не опозорилась.
– Вовсе нет. Но отец-то поймет, сама знаешь. И я был очень рад, Эбби.
– Чему, папа?
– Скоро будет два года, как умер Альбион, – сказал он мягко. – Ты, как положено, оплакала его. Но пора начать новую жизнь.
И она поняла, что это правда.
Лето 1883 года повернуло на осень, и стало ясно, что британцам придется покинуть город. Но британский главнокомандующий уперся: «Мы уйдем только после отъезда всех лоялистов, которые хотят уехать».
А те уезжали тысячами. Ньюйоркцы в том числе, но большинство было из лоялистов, которые находились в городе проездом из других краев. Кто-то плыл в Англию, основная масса – в Канаду. Проезд оплачивало британское правительство.
И были еще недавние рабы, которых освободили британцы. Они тоже уезжали, хотя и по иной причине: бежали от своих хозяев-патриотов. Не проходило и дня, чтобы Абигейл не услышала о том, что некий патриот вернулся в город и рыщет по улицам и причалам в поисках своих невольников.
– Вашингтон выразился об этом предельно ясно, – заметил Мастер. – Он говорит, что каждый имеет право притязать на свое имущество, но британцы считают, что это несправедливо. Так или иначе, бедолаги скорее замерзнут в Новой Шотландии, чем снова станут рабами.
Однако об одном рабе так и не было никаких известий. Понадобилось время, но Мастер наконец узнал о судьбе своих исчезнувших французских трофеев.
– Корабль снова принадлежит Франции и обретается на Карибах. Но о Соломоне ничего не известно. Понятно только, что его нет на борту. – Гудзону он пообещал: – Я все еще продолжаю поиски. Его запросто могли продать, но мы не должны терять надежду. – Абигейл он признался: – Если найду его, то выкуплю ради Гудзона и дам ему вольную. Но похоже, шансы невелики.
В начале октября пришло письмо от Ванессы. Оно, как обычно, адресовалось Джону Мастеру. В своей решительной манере она сообщила, что покидает Лондон и уезжает во Францию. Причин не указала. Она выразила сожаление, что не сумела выбраться в Нью-Йорк и повидаться с Уэстоном, а также традиционную благодарность за то, что он находится в надежных руках. Но был еще постскриптум, от которого Мастер издал удивленный возглас.
Последняя лондонская новость: на прошлой неделе женился Грей Альбион.
Абигейл разыскала брата в Вест-Пойнте, куда ее отвез Гудзон. Она направилась прямиком к укреплениям, где обнаружила Джеймса и протянула ему письмо.
Читая о намерениях жены покинуть Лондон и ее слова о сыне, Джеймс оставался серьезным, но бесстрастным. Когда он дошел до постскриптума, Абигейл вперилась в него взглядом. Он вздрогнул. Затем нахмурился и перечитал. Но он не взглянул на нее. Он упрямо смотрел за Гудзон.
– Мне доложили, что он мертв, – безжизненным тоном произнес Джеймс.
– И ты не убедился?
– Мне было не до того. Вашингтон послал меня за реку, где тоже были британцы – солдаты Тарлтона. Они сдались в тот же день. Когда я вернулся, мне сказали, что нескольких пленных похоронили. Я и решил… – Он пожал плечами.
– Но ты же не мог не услышать, что он жив!
– Не обязательно. После этого я мало соприкасался с пленными. – Джеймс продолжал всматриваться в даль. – Должно быть, он выздоровел и вернулся в Лондон – возможно, под честное слово о неучастии. Это не исключено. – Джеймс снова нахмурился. – Значит, в письмах его отца об этом не говорилось?
– Нет. Еще одна загадка.
Джеймс поджал губы:
– Очевидно, по настоянию сына. Кто может знать?
– Мне все это кажется очень странным, – сказала Абигейл.
– Мне тоже. – Джеймс посмотрел на нее и отвернулся в глубокой задумчивости. – На войне случается что угодно, Эбби, – медленно произнес он. – На войне, как в делах сердечных, никто не ведает, что совершит в следующий миг. Мы не знаем ни себя, ни вещей, на которые способны. – Джеймс перевел на нее тяжелый взгляд. – Но что бы ни заставило Грея Альбиона уехать и не сказать ни слова, будем надеяться, что он обрел свое счастье. – Джеймс помолчал. – На этой войне, Эбби, произошло столько неожиданного, что я перестал спрашивать, почему вышло так или иначе. Бесполезно. Это судьба. Вот и все. Не думаю, что мы с ним увидимся.
– Да, – согласилась она. – Это навряд ли.
25 ноября 1783 года Континентальная армия численностью восемьсот человек под командованием генерала Джорджа Вашингтона мирно проследовала по старой индейской тропе из селения Гарлем и вступила в Нью-Йорк. Медленно проезжая по Бауэри и Куин-стрит мимо ликующей толпы, Вашингтон свернул на Уолл-стрит и выехал на Бродвей, где в его честь были произнесены хвалебные речи.
Мастер и домочадцы отправились на Уолл-стрит смотреть, как входят войска патриотов. Джеймс ехал в каких-то двадцати футах позади Вашингтона. Абигейл отметила, что отец весьма доволен происходящим.
– Сразу видно государственного человека, – бросил он одобрительно.
Но еще большее удовольствие доставил ему мелкий эпизод, разыгравшийся позднее. В честь генерала устроили банкет – в таверне Фронса, до которой от дома Мастера было рукой подать, и Джеймс заранее пришел переодеться. Когда он уходил, цокот копыт возвестил прибытие Вашингтона и его офицеров, направлявшихся к месту сбора. Джеймс приветствовал их на улице, Абигейл и отец наблюдали с порога.
И вот, взглянув на них, высокий и важный джентльмен любезно поклонился Абигейл и, как уже было однажды, но теперь с кивком признания и даже намеком на улыбку, прикоснулся к шляпе, здороваясь с ее отцом, который низко склонился в ответ.
Чуть погодя, за обедом в обществе Абигейл и Уэстона, Мастер велел Гудзону откупорить бутылку лучшего красного вина и предложил тост.
– Итак, Эбби, – произнес он бодро, как никогда, – и ты, Уэстон, мой обожаемый внук, хочу сказать вам, что мир, который я знал, перевернулся. Давайте же выпьем за новый!
Столица
1790 год
Джон Мастер яростно уставился на собравшихся. От летней жары в доме стояла духота. Наверное, он выпил лишнего. Жаль, что нет Абигейл, – она всегда держала его в рамках. Но роды могли начаться в любую минуту, а потому она осталась у себя в доме в графстве Датчесс. Джон Мастер сверлил взглядом всех: сына Джеймса, выпускника Оксфорда, внука Уэстона, готовившегося поступать в Гарвард, и их почтенного гостя, чье возмутительное заявление Джеймс и Уэстон одобрили целиком и без единого звука протеста.
– Что касается моего мнения, – сказал Джон Томасу Джефферсону, – то можете отправляться в ад!
