– Скажи, пожалуйста, а как эта мадам поняла, какие именно
вещи тебе нужны? Ты какие-то номера называл, а она…
– Я называл номера фотографий, обозначенные у них на
обороте. А она сверялась с контролькой! – выкрикнул Илларионов все еще из
шкафа. – Ну, с каждым пакетом фотографий в любой студии, в любом ателье выдают
и такой листок, на котором все эти фотографии собраны вместе, правда, они очень
маленькие, но существуют же лупы, в конце концов. И если тебе нужна копия
какой-то фотографии, ты отмечаешь ее на контрольке, сдаешь в фотоателье
негативы и получаешь товар. Ты что, забыла?
Да, она забыла. Забыла, а теперь мучительно старалась
кое-что вспомнить…
Вот она срывает со стены в комнате Армана все фотографии,
потом находит в фирменном пакете еще несколько отпечатков, и там же лежат
пленки. Потом Эмма рвет фотографии на клочки, а пленки кромсает ножницами.
Ссыпает мусор в пластиковый пакет с надписью «Monoprix»… Были там маленькие
отпечатки на одном листке?
Не было их. Не было! Значит, они остались у Армана. Значит…
– А с этой контрольки можно сделать большие отпечатки? –
быстро спросила Эмма.
– Конечно, почему нет, – голос Илларионова зазвучал звонче.
Значит, он вылез из шкафа. – Только нужны какие-то компьютерные заморочки –
сканировать, увеличивать… Я в этом плохо понимаю, но видел однажды изображение,
увеличенное с такой контрольки, качество вполне приличное. Ну так что, тебе
нравятся сапфиры?
Он вошел в комнату, и Эмма улыбнулась ему… Ей показалось,
что от этой улыбки у нее громко затрещала кожа на лице (так в мороз трещит кора
на деревьях), но Илларионов только улыбнулся в ответ и поцеловал ее в
деревянные, резиновые, фальшивые, лживые губы.
– Конечно, – сказал она, – кому же не нравятся сапфиры. А
бриллианты я вообще обожаю, душу дьяволу за них продам!
– Не надо, – хохотнул Илларионов. – У дьявола такого товара
завались. Продай лучше мне свою душеньку!
– Договорились, – легко согласилась Эмма, хотя прекрасно
знала, что обманывает Илларионова: как можно продать то, чего нет? – Продам со
скидкой… а ты на меня не обижайся, что с тобой на Логншамп не поеду.
– Отдохнуть хочешь? Силы набраться перед второй ночью? –
Илларионов смотрел так счастливо, так влюбленно, что Эмма едва не вскричала:
«Да ты что, слепой? Не видишь, кто перед тобой стоит?»
Похоже, не видел. Ну да, утверждали же некоторые вроде бы и
не глупые люди, будто окружающий мир – не более чем субъективная реальность,
созданная нашим воображением!
Но если так – у Илларионова очень богатое, просто богатейшее
воображение.
А ей вообще везло на мужчин с богатейшим воображением!
– Я хочу поехать на свою квартиру, – Эмма на миг запнулась,
но тотчас поправилась: – В смысле, на квартиру моей подруги, у которой мои вещи
хранятся, и кое-что оттуда взять, приготовить к перевозке. Это нужно, ты
извини. У меня ведь даже трусиков сменных нет, не могу же я два дня подряд одни
и те же носить!
– Уйди, уйди, – воскликнул Илларионов, щурясь и смешно
отмахиваясь от Эммы, – не искушай меня такими разговорами! Ехать пора! Давай я
тебя подвезу туда, где твоя квартира.
– Да я на метро могу. Там рядом станция «Оберкампф».
– Какое метро, ты что? Забудь про метро! – приказал
Илларионов. – Теперь я тебя буду возить куда надо. Или Морис, или Том, или
Оливье. Такие у нас, сильных мира сего, понты, и мы должны соблюдать законы
стаи. Привезу туда, а потом заберу часа через два, на обратном пути, хорошо?
– Хорошо, – согласилась Эмма, которая уже поняла, что с этим
новым мужчиной ее жизни надо во всем соглашаться.
– А тебе хватит двух часов разобраться в своих тряпках?
Эмма не знала, хватит ли ей двух часов, чтобы разобраться,
но сказала:
– Конечно, хватит.
Соглашаться так соглашаться!
* * *
Уже вставив ключ в замок, Катрин подумала, что надо бы
поберечься, не входить сразу в квартиру: вдруг взбешенный Роман подкарауливает
ее за дверью, чтобы встретить кулаком? Хотя чего особенно беситься, не так уж
долго он и ждал – правда, какой-то час, как и было обещано. Она пулей долетела
от дома Лорана до Опер Бастий, схватила готовые фотографии… Ну, тут, конечно,
настала небольшая пауза: убедившись, что догадка ее верна, Катрин на некоторое
время впала в какой-то клинический ступор, ошарашенная человеческой наглостью и
дерзостью. Потом она из ступора все же вышла, снова вскочила в машину и
вернулась на Сен-Мишель, домой, благо час пробок еще не настал. Ее прямо-таки
разбирало нетерпение, до того хотелось поскорей швырнуть эти фотографии в
физиономию Романа, поглядеть, как забегают его лживые глаза!
Катрин даже огорчилась, что он не стоит под дверью, что надо
еще сделать несколько шагов в комнату, добежать до дивана, на котором он лежал,
и только тут размахнуться – и…
– Ты что, с ума сошла? – спросил он, прикрываясь руками от
разноцветного вороха: на всей контрольке Катрин интересовали только
четырнадцать кадров, вот она и заказала четырнадцать отпечатков.
– Ничего! – выкрикнула она злорадно. – Сейчас ты тоже
сойдешь! Посмотри, посмотри!
Он глянул лениво… И вдруг резко сел, вцепился в фотографии,
принялся жадно их перебирать… Видно было, что ему не хватает дыхания, и глаза
бегали, бегали… Все в точности так, как и хотела Катрин!
– Что это? – наконец смог заговорить он, сжимая снимки в
руке. – Откуда они у тебя?
– Нет, это я должна спросить – что это? – вкрадчиво
проговорила она. – Это что, твоя новая пассия?
– Нет, не новая, – хмуро ответил Роман, и Катрин с
сожалением отметила, что он очень быстро собрался: краска сошла с лица, дыхание
выровнялось. Ничего, ничего, через несколько минут он такое услышит, что опять
задыхаться начнет!
– А, значит, старая, – кивнула Катрин. – Только она и
вправду старовата для тебя, ты не находишь?
Роман пожал плечами:
– Не старше тебя.
Теперь задохнулась Катрин: не старше? Да? Лет на пять
старше, и это как минимум! Чучело!
Но ладно. Сейчас не время считать годы, как свои, так и
чужие. Сейчас главное – сохранять хладнокровие.
– И все-таки кто это?
