Нет, все-таки не напрасно…
Красно-оранжевая птичка была замечена еще в полете. Девушка
наконец-то отвела взгляд от Романа и уставилась на купюру. А поскольку та
спланировала на самый верх банданеона, девушка поневоле скосилась на нее и
какое-то время так и сидела, собрав глазки к носику и не переставая бегать
пальцами по клавишам.
Мгновение Роман и Фанни созерцали ее напряженную физиономию.
Потом Роман вскочил и подал Фанни руку:
– Потанцуем, мадам?
Она вскочила, положила руку на его плечо, и он повел ее в
ритме «Бесаме мучо», слитого с ритмом движения поезда.
Музыка звучала, как заказанная… Ну да, ведь музыкантша и
была нанятой на пятьдесят мелодий! Ну ладно, хотя бы на двадцать пять, если
оценит свои услуги в два евро за мелодию. Двадцать пять – это тоже хорошо.
Боже мой, Пресвятая Дева, как давно, как отчаянно давно
Фанни не танцевала! Лет двадцать, это точно. Один из ее любовников был жиголо
из ресторана «Галери Лафайет», он научил Фанни танго, медленному фокстроту и
румбе, изумляясь, как быстро она все схватывает, и уверяя, что если бы она
вовремя начала учиться танцам, то… то вполне могла бы стать его партнершей в
ресторане. Потом они расстались (кто кого бросил, Фанни теперь уже и не помнила),
с тех пор практики у нее не было никакой, однако уж если Фанни что схватила, то
схватила! И даже если она напрочь забыла, что значат слова «фор-степ»,
«фэлловей» или «контр-чек», то ноги моментально вспомнили, как эти самые
фор-степы и фэлловеи проделываются. Вспомнили – и пошли, пошли… Роман, к
изумлению Фанни, оказался отличным танцором, не хуже, чем тот полузабытый
жиголо по имени Артюр, и повел ее так уверенно, словно под их ногами был не пол
вагона, идущего по рельсам, а паркет танцзала.
Какое счастье танцевать с ним, двигаться, прильнув бедром к
его бедру! Какое счастье сознавать, что он предпочел ее этой наглой музыкантше,
предпочел Фанни нынешнюю, со всеми ее немалыми таки годами, Фанни другой,
выглянувшей из прошлого: молодой, глупенькой, простенькой, у которой только и
было достоинств, что гладенькая мордашка и тугие грудки: ни денег, ни
жизненного опыта, ни страданий, ни «Le Volontaire»… Правда, многие женщины с
годами опыта так и не приобретают, собственность не ценят, страдать нипочем не
хотят, а весь наличный капитал готовы отдать чохом, только бы вернуть, вернуть
эти самые гладенькие мордашки и тугие грудки…
Впрочем, сейчас, в объятиях Романа, Фанни чувствовала себя
даже младше молоденькой музыкантши. Сейчас ей было девятнадцать, не больше!
Потому что чувствовала: ее возраст не имеет для него никакого значения. Ну не
смотрят так на почтенных дам, как Роман смотрел на нее, когда их взгляды вдруг
обращались друг к другу в резких поворотах голов. Не напрягается так мужское
тело, прижимаясь к телу старухи! И пусть знает свое место эта девчонка, эта
жалкая аккомпаниаторша…
Поезд дернулся, нога Романа зацепилась за ногу Фанни, они
качнулись и вместе повалились на сиденье. Причем Фанни оказалась верхом на
Романе.
Она испуганно вскрикнула и попыталась слезть, но Роман не
пустил. Он схватил Фанни за бедра и прижал к себе так крепко, что она вдруг
ощутила, что сидит на каком-то твердом вздутии. Замерла было, однако движения
поезда поневоле заставляли двигаться и ее. Роман вдруг резко выдохнул сквозь
стиснутые зубы и задрал на Фанни юбку. Ноги между чулками и трусиками (Фанни
никогда не носила колготки, терпеть их не могла!) словно загорелись от его
прикосновений. Одной рукой он обхватил Фанни за шею и заставил нагнуться так
низко, что губы ее уткнулись в его губы. Его язык вонзился ей в рот, отпрянул,
снова вошел между губ, грубо ударяясь о ее язык. Губы впивались в ее губы. Это
был не поцелуй. Это было что-то иное – утоление жажды, половой акт, совершаемый
только ртами. Фанни застонала от изумления, страха, возбуждения, и в это время
пальцы Романа скользнули ей в трусики, запутались в волосках межножья, ища путь
внутрь. Там, внутри, было уже влажно, влажнее некуда. Фанни рванулась – не в
припадке запоздалого стыда, не для того, чтобы вырваться, а чтобы немного
сдвинуться с напряженного бугра, расстегнуть ширинку джинсов Романа, стиснуть
руками, естеством своим то, что отыщет там…
Она совершенно потеряла голову, забыла, где она, что с ней…
Нет, что с ней, она как раз отлично понимала: ею овладело неистовство, любовное
безумие, чудилось – подобного изнуряющего желания она не испытывала никогда в
жизни. Схватить Романа за его плоть, нанизать себя на этот божественный,
сильный, напряженный стержень, прыгать, вертеться на нем, доходя до исступления
и доводя до исступления Романа…
Бесаме, бесаме мучо…
Фанни вдруг осознала, что музыка кончилась, что вместо нее
слышны какие-то голоса.
Приподнялась в полубеспамятстве, огляделась пьяно (Роман
лежал с полузакрытыми глазами, рот искажен страданием, а руки все шарили,
шарили по ее телу) – да и ахнула, увидав целую толпу японцев, которые ввалились
в вагон и замерли… Да, зрелище пред ними предстало не из самых скромных!
Неудивительно, что не слышно музыки: нервы у аккомпаниаторши не выдержали, она
выскочила из вагона и теперь бежала по платформе, неловко прижимая к груди
банданеон.
Сколько она успела сыграть мелодий? На сколько евро?
Ладно, сдачи не надо, как любил говорить Лоран.
Это имя пролетело мимо сознания, не зацепив, не задев, не
поранив.
Однако какая это станция? Боже мой, «Пирамиды»!
Фанни соскочила с Романа, одернула юбку и, глядя поверх
голов маленьких японцев с самым невозмутимым выражением (а что, девичью
стыдливость прикажете изображать, что ли?), принялась проталкиваться к двери,
куда вливались и вливались новые жители Страны восходящего солнца. То-то
историй о развратных гэйдзинах будет поведано там, у подножия Фудзиямы, под
сенью белоснежных вишен, лепестки которых, как утверждал Басе (а может, и не
Басе, но это не суть важно), похожи на томные веки красавиц…
Фанни выскочила на платформу в последний миг перед тем, как
стали закрываться двери. Роман выскользнул следом, схватил Фанни за руку,
выдохнул:
– Куда?
Она правильно поняла вопрос: куда они теперь пойдут, чтобы
завершить начатое?
Как он смотрел, какие у него были глаза! И все это
предназначалось ей!
Фанни невероятным усилием подавила желание припасть к его
дрожащим от желания губам: тогда только и оставалось бы, как улечься прямо на
платформе… Но они едва ли успели бы получить удовольствие – их просто-напросто
сдали бы в полицию за оскорбление общественной нравственности!
