Почти сразу же она услышала Ольгин крик.
Катерина вбежала в спальню и с изумлением увидела, что Ольгу обнимает какой-то мужчина. Если бы это был ее муж, и то было бы удивительно. Но это был не он.
Катерина не знала, что делать, и замерла в нерешительности, широко распахнув глаза и открыв рот.
Ольга уткнулась лицом в плечо мужчины, а он – в ее, и так они стояли, отгородившись объятиями от всего мира, неподвижностью сплетенных фигур напоминая Катерине классические скульптуры, что украшали прихожую.
Самым разумным было бы убежать обратно в гардеробную, и девушка уже хотела повернуться и уйти, но тут они наконец выпустили друг друга из объятий. Катерина смутилась еще больше.
В следующие полторы секунды она заметила разительный контраст между Ольгиной аристократической бледностью и диким видом мужчины. Даже на расстоянии в несколько метров чувствовался непривычный запах, который он принес с собой в комнату. Какой-то звериный.
Ольга вдруг вспомнила, что Катерина здесь, и повернулась к ней. На Ольгином лице была такая улыбка, какой модистра у нее никогда не видела, и, освещенное радостью, это лицо стало почти неузнаваемым.
– Видишь! – сказала она, крепко держа мужчину за руку, словно не в состоянии ее выпустить. – Он вернулся!
Катерина почувствовала, что густо краснеет. Волей-неволей ей пришлось взглянуть на незнакомца, которого она только что застала в объятиях замужней женщины. Он был бородатый, загорелый дочерна, с коротко остриженными волосами и гораздо моложе кирии Комнинос.
Катерина вдруг поняла, что смотрит в знакомые карие глаза.
– Катерина! – сказал мужчина.
Она знала этот голос. Голос Димитрия.
Катерина едва не задохнулась:
– Матерь Божья! Димитрий!
Почти бессознательно Катерина протянула руку и коснулась его лица. Ей хотелось убедиться, что это не видение.
Он в ответ взял ее ладонь в свою, и с минуту все трое так и стояли, держась за руки.
Улыбка у Катерины стала еще шире, чем у матери Димитрия.
– Глазам не верю, что ты здесь, – сказала она. – Я так рада тебя видеть.
Он улыбнулся ей и заглянул в ее сияющие глаза.
– Я тоже рад тебя видеть, Катерина. Я очень по тебе скучал.
Он не отрывал взгляда от ее глаз.
– Димитрий, – сказала Ольга, – ты же знаешь, мы должны быть осторожными. Твой отец может прийти…
– И понятно, что он мне не обрадуется, – сказал Димитрий. – Сколько у меня времени? Успею чего-нибудь поесть перед уходом?
– Идем на кухню, – сказала Ольга таким энергичным голосом, какого Катерина у нее никогда не слышала. – Твой отец обычно приходит поздно, но лучше держать ухо востро. А Павлина знает, что ты здесь?
– Да, она мне дверь открыла. Ты бы видела ее лицо, мама. Она даже сильнее оторопела, чем ты!
Смеясь, они все пошли вниз, на кухню. Димитрий шел в центре и, к удивлению Катерины, так и не выпустил ее руку.
Девушка попыталась выдумать какой-нибудь предлог, чтобы уйти, но Ольга настойчиво попросила ее остаться. Долго уговаривать не пришлось.
Пока Димитрий, тарелка за тарелкой, уничтожал тефтели, перцы, вареные баклажаны, фаршированные виноградные листья, картошку и, наконец, целое блюдо сладких булочек, три женщины сидели и смотрели на него с обожанием.
Потом начались расспросы. Где Элиас, все еще с ним? Где они были? В каких операциях участвовали? Чего ждать теперь?
– Мы с Элиасом теперь в разных частях, – отвечал Димитрий. – Я его уже давно не видел. Честно говоря, даже понятия не имею, где он сейчас.
– А ты знаешь, что все евреи уехали?
– Слышал, – сказал Димитрий с сожалением. – Если он вернется и узнает об этом, то, наверное, поедет к ним.
– Мы часто бываем у них в доме, – сказала Катерина. – Все там убрали, после того как его ограбили, и стараемся содержать в порядке. Мы с Евгенией оставили там записку для него на случай, если он вернется, а нас не будет дома. Это будет для него большая неожиданность.
– А как думаешь, они не собираются возвращаться?
– Трудно сказать, – ответила Катерина. – Все их предприятия так и стоят закрытые. Но это, скорее всего, ненадолго.
– В каком смысле?
– Один из деловых партнеров твоего отца уже положил на них глаз, – пояснила Ольга. – Один из тех, что приходили к нам обедать недавно.
– А если Морено все-таки вернутся? – спросила Катерина с ноткой возмущения.
– Должно быть, компенсацию получат, – вклинилась Павлина.
– В общем, у этого человека уже есть швейные предприятия и здесь, и в Верии, и в Ларисе, – продолжала Ольга. – А после войны он хочет расширить свой бизнес в Салониках. Но лучше расскажи, что ты делал все это время, Димитрий…
– Одно я уже знаю о твоей жизни в горах, – весело перебила Павлина. – Поесть там толком было нечего!
Она была вне себя от радости, видя, что Димитрий сидит за столом и ест то, что она наготовила.
Димитрий улыбнулся, чтобы доставить ей удовольствие, но эта улыбка тут же пропала.
– Правду сказать, там было просто ужасно, – сказал он. – Словами не передать насколько.
Все три женщины умолкли. Даже Павлина перестала суетиться и сидела непривычно тихо.
– Сначала мы раздавали продукты тем, у кого ничего не было, грабили немцев, отнимали у них еду, которую они украли у нас же, и отдавали нуждающимся. Тогда мы еще работали все вместе. Сообща. У нас был общий враг. Те, кто говорит по-немецки. Все было просто.
Женщины молчали, пока Димитрий собирался с мыслями.
– Так странно было, что нас ненавидят, когда мы считали, что воюем за правое дело, – сказал наконец он. – А некоторые нас ненавидели еще больше, чем немцев, потому что немцы ссылались на нас, как на предлог, чтобы измываться над людьми. Уничтожали целые деревни, если подозревали, что там кто-то давал еду или кров партизанам. Встречались в горах даже люди с немецким оружием – и они нападали на нас!
– Мир сошел с ума! – сказала Павлина, качая головой.
– Я изо всех сил пытался не запачкать рук, – продолжал он. – Но это было не всегда возможно. Там кровь. Реки крови.
– Постарайся пока не думать об этом, – сказала Ольга, ласково поглаживая его по плечу.
– Люди вроде моего отца считают ЭЛАС бандитами, но я надеюсь, когда-нибудь они поймут, за какие идеалы мы сражаемся.
– Я тоже надеюсь, – поддержала мать.
Димитрий совсем обессилел. Это было видно по его ввалившимся щекам, слышалось в усталом голосе. Иногда в глазах у него блестели слезы, когда он вспоминал, чему был свидетелем.
