На следующий день в мастерской Морено было, на первый взгляд, странно спокойно. Все явились к обычному часу. Работы было немного, и кириос Морено дал поручение – составить опись всего, что у них осталось, до последней булавки, пуговицы и клочка тесьмы. Все занялись делом, и в результате в мастерской воцарилась идеальная чистота и порядок. Несколько лет они были так заняты, что до этой работы руки не доходили. Кириос Морено считал это почти роскошью.
Назавтра Катерина пришла на работу, как всегда, минута в минуту. Так странно было идти туда одной.
Она свернула за угол и тут же поняла, что что-то случилось. Все работники мастерской стояли на улице. Они столпились вокруг пришпиленного к двери большого объявления на немецком, которое никто из них не мог перевести. В дверь был грубо врезан тяжелый замок.
Катерина тоже стояла в испуге. Мастерскую отняли немцы. Даже не зная ни слова по-немецки, нетрудно было понять, в чем дело.
Некоторых охватило бурное негодование, даже ярость. Исаак рванул замок.
– Как они смеют?! – вскричал он. – Давайте собьем его, да и все!
– Успокойся, Исаак, – сказал отец, ласково тронув его за плечо. – Думаю, надо идти домой.
– Домой! – закричал Исаак.
Это слово отозвалось по всей улице. В нем было столько тоски и горя. Впервые в жизни Катерина увидела, как взрослый мужчина обливается неудержимыми слезами. Это было ужасно.
Начали расходиться – пора было возвращаться туда, куда отправили жить евреев, в новое гетто.
– Ты заходи к нам как-нибудь на днях, Катерина, – сказала кирия Морено, стараясь говорить как ни в чем не бывало. – А сейчас, думаю, нам всем лучше уйти.
Катерина молча кивнула. Она должна была держаться мужественно – ради друзей.
Сначала, когда их только переселили в гетто, евреев обязали возвращаться по домам до захода солнца. Но вскоре правила изменились. Всю территорию обнесли деревянным забором и поставили охрану у выходов. Теперь евреев вовсе никуда не выпускали. Для надежности поверх забора натянули колючую проволоку.
Последствия этого Салоники ощутили немедленно. Теперь, когда сразу пятьдесят тысяч жителей пропало с улиц, целые кварталы словно превратились в обиталища призраков. Катерину охватила тоска.
Как-то вечером в начале марта, часов в девять, Евгения с Катериной сидели у камина и ужинали – и тут услышали тихий стук в дверь. Для гостей было поздновато, и женщины встревоженно переглянулись.
По улицам в это время ходили уже только солдаты и жандармы. Евгения покачала головой и приложила палец к губам.
Стук стал настойчивее. Теперь кто-то колотил в дверь кулаком. Тишина в доме не обманула позднего посетителя.
– Кирия Евгения!
Голос был знакомый.
– Это Исаак! – прошептала Катерина и вскочила. – Скорее! Надо его впустить.
Она подбежала к двери и отворила. Исаак проскользнул в комнату.
– Исаак!
Вид у него был ужасный. Он был худой уже тогда, когда его отправили в гетто, а теперь кости торчали так, что, казалось, вот-вот прорвут кожу.
– Входи, входи, – сказала Евгения.
Его трясло.
– Есть хочешь?
Он кивнул, и Евгения положила ему чашку вареной чечевицы.
Несколько минут Исаак молчал. Поднес чашку к губам и вылил содержимое прямо в рот, как суп. Он несколько дней не ел и так изголодался, что ему уже было не до хороших манер.
– Налей ему еще, – сказала Евгения Катерине. – А ты расскажи, что случилось…
Исаак рассказал, что их раввин, рабби Корец, пришел в гетто и объявил, что их всех увозят в новую жизнь. Поезда уже отходят.
– Но куда же?! – воскликнула Катерина, не желая верить услышанному.
– В Польшу. В Краков.
– Но почему туда? Там так холодно! – удивилась Катерина.
– Он говорит, там для нас будет работа. Родителям даже разрешили зайти в банк. Велели обменять драхмы на злотые. И рассказали, что брать с собой.
Евгения с Катериной сидели молча, задумчиво и тревожно сдвинув брови.
– Корец говорит – это будет то же самое, что было в прошлый раз.
– Что значит – в прошлый раз? – переспросила Катерина.
– Он хотел сказать, что мы ведь уже переселялись когда-то все разом, когда наши предки приплыли сюда из Испании. А теперь пришла пора переселяться снова. В сущности, это одно и то же.
– Должно быть, в чем-то он прав, – протянула Евгения, вспомнив свое вынужденное бегство; она-то ведь в конце концов и в самом деле начала новую жизнь.
– Ну вот, а некоторые из нас решились бежать, – с упрямой ноткой проговорил Исаак. – Несколько человек хотят присоединиться к Сопротивлению.
– А если поймают? – заволновалась Евгения. – Вас же акцент выдаст.
– А жандармы? Они все время всех останавливают и требуют документы, – добавила Катерина.
– Есть люди, у которых можно купить фальшивые паспорта, – ответил Исаак.
Евгения поняла, зачем он пришел. Фальшивые бумаги стоят дорого, ему нужны Розины драгоценности, чтобы расплатиться. Они были спрятаны в подушке, что лежала на кровати наверху.
– Значит, тебе нужны деньги?
– Нет, я не за этим пришел.
Обе женщины сидели и глядели на Исаака. Такой он был худой, такой слабый. Невозможно было представить, что он перелез через забор, ограждавший гетто. Должно быть, отчаяние придало ему сил.
– Я решил вернуться. Как только очутился на улице, по ту сторону забора, так и понял, что нельзя мне уходить. Не могу отпустить родителей в Польшу одних. Надо же кому-то о них заботиться.
Катерина хорошо знала кирию Морено и понимала, что сейчас она места себе не находит.
– Представляю, как твоя мама беспокоится, – сказала она. – Вот обрадуется, когда ты вернешься.
– Надеюсь, они к тому времени еще не уедут. Люди уже в поезд садились.
– Раз уж вы едете в такие холода, может, захватишь с собой одеяла или одежду? Твои родители много всего дома оставили.
– Я, собственно, за этим и пришел, – сказал Исаак.
Евгения с Катериной пошли вместе с ним в соседний дом. Всего десять дней прошло, а было такое чувство, будто он стоит брошенным уже десять лет. На потолке висела паутина, которую кирия Морено немедленно смела бы, и явственно ощущался запах сырости.
Исаак сразу же подошел к деревянному сундуку – он знал, что там родители держат белье.
– Переночую здесь, – сказал он. – Я уже понял: в темноте пробраться назад будет гораздо труднее. Один звук – и тебе конец. А днем охранников все время что-нибудь отвлекает, люди ходят туда-сюда, очереди стоят – кто за едой, кто на поезд.
