– Исаак! – перебил отец. – Перестань, пожалуйста. Всю зиму люди в этом городе умирали от голода. А мы разве когда-нибудь сидели голодными?
– Не будем спорить, – сказала кирия Морено, которая была до безумия счастлива видеть своего младшего сына и не хотела омрачать короткую встречу сердитыми словами.
– Мама права, Исаак, – сказал Элиас. – Нам так мало осталось побыть вместе.
Кирия Морено отошла к раковине и принялась мыть гору тарелок. Саул Морено ушел наверх и лег спать под драгоценным одеялом. Пока мать гремела тарелками в раковине, Элиас улучил момент и тихонько спросил старшего брата:
– Знаешь, мы завтра уходим. Может, и ты с нами? Мы недавно потеряли нескольких человек, пополнение не помешает.
– И никаких больше костюмов для гансов, – ободрительно прошептал Димитрий.
Исаак переводил взгляд с одного на другого.
– Дайте подумать до утра, – ответил он.
Кирия Морено оглянулась через плечо. Она видела, как ее сыновья и Димитрий склонились друг к другу, так, что почти соприкасались головами. Было похоже, что они что-то замышляют.
– Мальчики, – с улыбкой сказала она, – вам не кажется, что пора спать?
– Да, – хором отозвались сыновья и рассмеялись.
– Элиас, может, побудешь еще немного? – спросила Роза. – Так чудесно, когда ты дома. И Димитрий может оставаться сколько хочет.
– Мы бы рады, мама. Но у нас отпуск всего семь дней, и четыре из них ушли на то, чтобы сюда добраться…
В эту ночь Димитрий крепко спал на каменном диване в гостиной. Ни одна постель еще не казалась ему такой мягкой, скоро он уже смотрел какие-то красочные сны и проснулся только после полудня. Он тщательно умылся во дворе, соскреб с шеи въевшуюся грязь и промыл язвочки, образовавшиеся от укусов вшей. Кирия Морено дала ему свежую, чистую одежду (у них с Элиасом был один и тот же размер), слегка подкрахмаленный хлопок шуршал, приятно холодя. Надев эту выглаженную одежду, Димитрий почувствовал, будто заново родился.
Элиас оставил Димитрию записку на столе. Он писал, что вернется к вечеру, чтобы им вовремя отправиться в обратный путь, а пока побудет в мастерской, попытается уговорить Исаака уйти с ними.
Молодой человек почувствовал укол ревности. Он не мог обманывать себя, будто не понимает, в чем тут дело. Элиас увидит Катерину.
Все эти месяцы Димитрий старался не думать о ней. Все равно смысла в этом не было. В горах, вдали от всего цивилизованного и человечного, мысли о девушке казались неуместными, но теперь, когда он знал, куда отправился Элиас, готов был сам побежать в мастерскую.
Так нельзя. Молодой человек это понимал. Он вышел на улицу – внезапно отчаянно захотелось глотнуть свежего воздуха – и пошел по направлению к морю. Почувствовав себя смелее в чистой одежде, зашел в кафенио, где никогда раньше не бывал, и сделал заказ. Тут он ощутил на себе чей-то взгляд и увидел перед собой лицо жандарма, смотревшего на него с любопытством.
– Сын Константиноса? – спросил тот.
Димитрий не знал, что ответить. Сказать «нет» – глупо, если этот человек знает его отца. Признаться – неизвестно, что за этим последует.
– Точно, сын! Ведь правда же? – не отставал жандарм, который был здесь не один, а с полудюжиной сослуживцев.
Димитрий почувствовал, что краснеет. Может быть, отец и в самом деле заявил на него как на коммуниста. Он обмер от страха. Там, в горах, всегда было куда бежать, если окажешься лицом к лицу с врагом. Димитрий бросил взгляд на дверь за спиной жандарма и понял, что выхода нет.
– Вы, должно быть, Димитрий. Так похожи. Передавайте от меня привет отцу!
Димитрию всегда была неприятна мысль, что он похож на отца, но сейчас он испытал громадное облегчение.
– Да… конечно, – ответил он и заставил себя улыбнуться.
Он поднял чашку, проглотил немного горькой кофейной гущи, поднялся и вышел. До чего же отвратительно думать, что отец водит дружбу с жандармом, но этого следовало ожидать.
Димитрий поспешил обратно на улицу Ирини. Элиас должен скоро вернуться. Придет ли с ним Исаак?
Долго ждать не пришлось. Через десять минут он получил ответ на свой вопрос. Элиас пришел один.
– Не хочет, – сказал он с ноткой разочарования. – Говорит, кто-то должен остаться с родителями. Вообще-то, он, пожалуй, прав.
– Жаль, – отозвался Димитрий. – Он бы нам пригодился.
Элиас сбегал наверх, захватил рубашку на смену, и они оба взяли пакеты с хлебом и сыром, которые кирия Морено оставила им в дорогу.
– Я только что прощался с матерью – она бы, наверное, не пережила, если бы мы с Исааком ушли оба. Это разбило бы ей сердце.
– Ну что ж, дело его, – сказал Димитрий. – Идем.
Он не мог заставить себя спросить Элиаса, видел ли тот Катерину.
К ночи Салоники уже скрылись за горизонтом, и через двое с половиной суток Димитрий с Элиасом уже снова были в горах со своим отрядом.
В эту ночь в Салониках две женщины заснули в слезах. После коротких свиданий с сыновьями переносить разлуку было едва ли не тяжелее. Ольга даже не могла поговорить о сыне с Константиносом. Имя Димитрия запрещено было упоминать. Роза Морено – та хоть успела поцеловать сына на прощание.
В течение четырнадцати месяцев с начала оккупации немцы, хоть и присвоили ценности синагог, дома и предприятия, самих евреев почти не трогали. В середине июля все изменилось. Внезапно объявили, что все еврейские мужчины в возрасте от восемнадцати до сорока пяти лет должны явиться на регистрацию. Их собирались использовать на работах в пользу армии – строительстве дорог и полевых аэродромов.
Кириос Морено старался подбодрить Исаака.
– Нужен же им кто-то, кто будет делать за них тяжелую работу, – говорил он. – И это не одних евреев касается. Греки тоже на стройках работают.
– А почему бы немцам самим не потрудиться? – возмущался Исаак. – Я портной, а не строитель.
– Тут уж ничего не поделаешь, – сказала мать. – Дорогой, я уверена, это ненадолго.
Жара на этой неделе стояла такая, какой не случалось за весь год. Субботним утром девять тысяч человек выстроили на площади Элефтерия. Это название сегодня звучало насмешкой: площадь Свободы. Полуденное солнце припекало головы, и с моря не долетало ни дуновения освежающего ветерка.
– Я думал, мы будем дороги строить, – сказал Исааку один из портных. – Зачем нам тут-то стоять?
– Должно быть, сейчас узнаем, – ответил Исаак.
Отданные лающим голосом приказы разлетались по всей площади. Если евреи не сразу понимали, что от них требуется, немецкие солдаты помогали им дубинками. Оказалось, что им велено делать гимнастические упражнения.
Исаак и еще восемь человек из мастерской старались держаться поближе друг к другу. Еще пара месяцев, и Иакову, самому старшему из них, сорокачетырехлетнему, не пришлось бы являться на регистрацию. Он был маленького роста, тучный, и упражнения давались ему тяжелее, чем Исааку и другой молодежи. Немцы заметили это, вывели его вперед и заставили сделать кульбит, да не один, а пять раз подряд, чтобы сфотографировать это зрелище.
