С сегодняшнего дня начиналась для Катерины рабочая жизнь, с сегодняшнего дня она стала швеей – модистрой.
– Да, – ответила она с гордостью. – Я готова!
Глава 15
Катерина начала свое обучение под крылышком тетушки Саула – учительницы строгой, но знающей и опытной. Эстер Морено работала в этом бизнесе уже сорок лет – для нее в этом была вся жизнь, так же как и для ее племянника. Она была незамужней и за четыре десятка лет не пропустила ни одного рабочего дня.
Начальная стадия ученичества включала в себя изучение свойств тканей, их преимуществ, недостатков и способов использования: от твида и твила для мужских костюмов до шелка и хлопка для женских платьев. Катерине выдали больше сотни образцов, чтобы она могла поэкспериментировать, попробовать иглы разных размеров, нитки разной толщины и разобраться, какие из них лучше подходят.
– Только когда почувствуешь ткань и иголку в пальцах да увидишь своими глазами, что получилось, тогда и поймешь, что тут годится, а что нет. Когда сядешь шить одежду, ошибаться уже нельзя. Так что уж лучше ошибайся сейчас.
За десятки лет непрерывной работы Эстер Морено хорошо изучила предпочтения клиентов. Ей не хватало чувства юмора, зато она почти всегда оказывалась права, и каждое ее слово было законом для новичков.
Три недели подряд Катерина просидела молча в углу за горой кусков материи всевозможной толщины, от бархата до газа, и прикидывала, что можно сделать с каждой из них, какой толщины нитку, шелковую или шерстяную, лучше брать. До сих пор ей негде было подержать в руках сразу столько тканей разной структуры, качества и плотности. Ничто не могло отвлечь ее от этой задачи.
Потом ее отправили наблюдать за снятием мерок и подгонкой (только дамских нарядов, разумеется), а потом она два дня просидела в цехе раскройки. Вот тут легко можно было разом потерять всю прибыль до последней драхмы. Хорошая ткань стоила так дорого, что ни один сантиметр не должен был пропасть зря. Стоило ошибиться, положить ткань для раскройки не тем концом, или по неосторожности не там щелкнуть ножницами, или неэкономно разместить выкройки – и пропало целое платье.
– Одна ошибка на этом этапе – и одежда нам обойдется дороже, чем мы за нее выручим, – без обиняков разъяснила Эстер.
Катерина взяла со стола громоздкие, рассчитанные на мужские руки ножницы и подумала: хорошо бы ей никогда не пришлось заниматься раскройкой.
Затем был швейный цех, где Катерину встретил оглушительный, хотя и ритмичный, стук машин. Они с Эстер сели рядом за одну машинку, и Катерина провела пальцем по ее холодному, изогнутому металлическому корпусу. Они были настоящими произведениями искусства, эти зингеры, – изящная гравировка на серебряных пластинках, закрывавших механизм, тонко выписанные цветы и листья на корпусе. Эстер Морено показала Катерине, как заправлять нитку и как нажимать ногой на педаль, но Катерину пугало ощущение, что игла бежит куда-то вместе с ней, и она надеялась, что свои дни в «Морено и сыновья» ей не придется провести среди этих машин.
– Ну а теперь в отделочный цех, – сказала Эстер. – Тут можно дать волю воображению.
Катерина мечтала об этом цехе с тех самых пор, как его увидела. Когда они вошли, все женщины подняли головы и заулыбались.
– Итак, когда дело касается шитья и подгонки, всегда нужно соблюдать определенные правила, – говорила Эстер. – Почти все тут определяет математический расчет, законы пропорций и, до некоторой степени, уникальные и часто необычные особенности человеческой фигуры, но…
Катерина старалась слушать внимательно, но такая наукообразная манера рассуждений о фигуре казалась ей странной. Наконец ей удалось сосредоточиться. Эстер продолжала:
– …что же касается украшений для платья, то тут нет никаких правил, никаких ограничений. Кое-что приходится обговаривать с клиентом заранее. Ты должна будешь определить, сколько времени тебе понадобится, во что обойдется материал, рассчитать цену и обсудить со мной, чтобы я могла оценить вероятную прибыль.
Катерина понятия не имела, что под этим подразумевается. Ей хотелось только одного – шить, и она уже засмотрелась на банты, которые одна из женщин пришивала в ряд по всей спинке длинного бального платья.
Катерина кивнула. Видимо, это был тот ответ, который от нее требовался. Эстер Морено явно не ожидала от нее многословия.
– Насколько я знаю, кириос Морено определил тебя сюда, так что оставляю тебя на попечение кирии Рафаэль.
– Спасибо вам, кирия Эстер, – вежливо поблагодарила Катерина.
Эстер Морено уже открыла дверь, собираясь уходить. Она куда свободнее чувствовала себя в собственном кабинете, среди смет и счетов, да и все остальные вздохнули с облегчением, когда она вышла из комнаты.
Катерине сразу же поручили работу – расшивать платье бисером. Только такие молодые глаза, такие тонкие пальцы и могли подобрать крошечные бусинки и удержать иголку девятого номера, которой их нужно было пришивать. К концу дня Катерина уже обшила кругом подол платья, и женщины собрались вокруг, восхищаясь ее работой.
– Как аккуратно!
– И ровно!
– Замечательно, Катерина!
Девочку немного смутили такие щедрые похвалы, но они были ответом на ее невысказанный вопрос: получается у нее хорошо.
С этого дня Катерина блистала в мастерской, и ей всегда поручали работу, требовавшую особой тонкости. Она умела вышивать, делать аппликации, пришивала окантовку и рюши швом, который почти невозможно было разглядеть невооруженным глазом, и даже самые длинные швы выходили у нее удивительно ровными. Каким бы способом она ни вышивала – гладью, елочкой, «козликом» или тамбурной строчкой, – ее игла сновала в том же механическом ритме, в каком работали машины в швейном цеху.
Иногда, стоило ей начать просто вдевать нитку в иголку, как ее охватывала тоска по прошлому, – никогда она столько не думала о матери, как в эти долгие часы в мастерской. Ей всегда вспоминалось одно и то же – те минуты, когда, по ее детским понятиям, их жизнь была совершенно счастливой. В этот остановившийся миг мама сидела у окна в своем кресле с очень прямой спинкой, сама тоже вся выпрямившись. Она что-то вышивала золотой ниткой, и нитка эта сверкала на солнце, бьющем в окно. Мамина работа – церковная риза – лежала у нее на коленях.
– Никогда не горбись, – всегда повторяла мама Катерине, и, вспоминая об этом, она каждый раз непроизвольно выпрямлялась.
День за днем Катерина жила, не соприкасаясь с теми трудностями, что омрачали жизнь большей части Салоников. Мощеные улочки, ведущие к мастерской Морено на улице Филиппу, лежали в стороне от самодельных времянок, в которых до сих пор жили многие из тех, кто лишился крова при пожаре 1917 года. В стороне оставались и деревянные лачуги, втиснувшиеся между великолепными многоэтажными домами и виллами среднего класса, – там по сей день обитали, как цыгане, беженцы из Малой Азии. Не бывала она и у железнодорожного вокзала – пожалуй, самого страшного места. По тесным проходам среди жестяных лачуг шныряли крысы, стекали нечистоты, и каждая вторая дверь там вела или в притон, где торговали гашишем, или в бордель.
