– Вы или я?
– Я, – ответил я шепотом, в полной мере оценив внимательность и заботу, которые сестра проявила по отношению к нам обоим – ко мне и к Энни. Уколы, которые мне предстояло поставить, были на редкость болезненными и знаменовали собой первый этап изматывающей, долгой лекарственной терапии, направленной на подавление иммунитета, которая ожидала девочку в будущем. Уколы предстояло делать в бедро, и я знал, что Энни это не понравится.
Дженни кивнула, но не ушла. Она стояла рядом, готовая прийти на помощь, но не мешала. Я повернулся к Синди.
– Может, выйдешь на минутку?
Но она покачала головой и, схватив Энни за руку, скрипнула зубами. Я посмотрел на девочку, но она с опаской рассматривала шприцы в моей руке. Наконец Энни покорно вздохнула.
– Доктор Ройер говорил мне про уколы, – сказала она упавшим голосом и приподняла подол больничной рубашки, в которую ее переодели. Я смазал кожу спиртом, но Энни схватила меня за руку и, подняв на меня глаза, вымученно улыбнулась.
– «Я слежу за моим сердцем, // Не смыкая глаз ни на секундочку, // Я дорожу тем, что́ у меня есть, // И хожу по струночке!»
[83]
– прошептала она.
Это явно были какие-то стихи, причем я их, кажется, когда-то слышал, но, откуда они, припомнить не мог.
Энни слегка наклонила голову.
– Моя мама обожала Джонни Кэша, – пояснила она и отвернулась, заранее сморщившись. Я быстро ввел лекарство, и Энни стиснула зубы. На ее плотно сжатых веках выступили слезы, но она не издала ни звука. Я поправил рубашку, поцеловал ее в лоб, и Энни, приоткрыв глаза, прошептала:
– Наверное, сначала должно стать хуже, прежде чем станет лучше…
Я кивнул.
– Когда имеешь дело с сердцем, чаще всего так и бывает.
Дженни тем временем принесла чашку воды и маленькую таблетку, которая должна была успокоить Энни. Не погрузить в сон, а именно успокоить, снять стресс и тревожность. Пока девочка запивала таблетку, кто-то вызвал меня по внутрибольничной связи.
– Доктор Митчелл? Доктор Морган на второй линии.
Я машинально бросил взгляд на часы. Ройер позвонил на полминуты раньше, чем мы договаривались.
Выйдя в коридор, я снял трубку переговорного устройства.
– Слушаю…
– Я еще здесь. Сейчас нашего донора осматривают коллеги, минут через десять они закончат, и я взгляну на нее еще раз. Что касается тебя, то, пожалуй, Энни можно дать снотворное и начать подготовку к операции. Я перезвоню через двадцать минут, когда буду знать наверняка.
Я повесил трубку и вернулся в палату, где Дженни ставила Энни капельницу. Лекарства действовали не сразу, минут пять у меня еще было, и я сел рядом с кроватью, и девочка тут же вложила пальчики в мою ладонь. В течение последующих трех минут я наблюдал, как она безнадежно борется со сном. Веки Энни опускались сами собой, но она снова открывала глаза и взглядывала на меня. Она не произнесла ни слова, но ее взгляд был более чем красноречив.
И вот Энни уснула.
Синди осталась в палате, а я отправился в операционную чтобы познакомиться, точнее, заново познакомиться с моей операционной бригадой. Когда я вошел, на внутреннем телефоне загорелась сигнальная лампочка, и перфузионистка, которая находилась к нему ближе других, сняла трубку.
– Алло?.. – Немного послушав, она протянула трубку мне. – Это Ройер.
Двадцать минут еще не прошли. Похоже, у Ройера были плохие новости.
Я взял трубку.
– Да?
– Риз, я обнаружил признаки «стеклянного» сердца; скорее всего, оно не совсем здорово. На данном этапе, правда, это небольшая проблема, но потом… Можно, конечно, пересадить Энни и такое сердце, но тогда придется ее предупредить, что лет через пять ей может понадобиться повторная трансплантация. Как, по-твоему, она к этому отнесется?
– Боюсь, она вряд ли обрадуется.
– Ты провел с ней много времени, наблюдал ее целыми днями, так что решать тебе. Как скажешь, так и будет.
Я прислонился к стене, закрыл глаза и попытался думать об Энни. О девочке, которая доверила мне свою жизнь. Хватит ли у нее мужества, чтобы, проснувшись, узнать, что она так и не получила новое сердце? Конечно, можно попытаться найти другой, полностью здоровый орган, вот только хватит ли у нас времени?
– Джонни, – снова заговорил Ройер. – Это техасское сердце… В лучшем случае это паллиатив, временная мера. Сможет Энни продержаться еще немного без операции?
Едва ли не самое трудное в трансплантологии – это необходимость принимать решения, от которых напрямую зависит человеческая жизнь. Если ты ошибешься, то убьешь пациента так же верно, как если бы всадил в него нож. А если пациент к тому же тебе небезразличен, если ты его любишь, решение дается особенно непросто и мучительно.
– Да. Я думаю, сможет.
Было слышно, как Ройер тихонько с облегчением выдохнул.
– Тогда пусть спит. Мы все расскажем ей завтра. Отдых в любом случае ей не повредит.
– До встречи, Ройер.
– Не переживай, Джонни… – Голос у Ройера был такой, что я сразу понял: со мной говорит не партнер, не коллега, а друг. – Мы обязательно найдем для Энни новое сердце.
– Ладно, там увидим. До встречи.
На первый взгляд могло показаться, что Синди восприняла новости достаточно спокойно. Она кивнула, когда я предложил доехать до «Варсити» и выпить по шоколадному коктейлю, и безропотно дала усадить себя в машину. Довольно долгое время она не произносила ни слова, и только когда мы отъехали достаточно далеко от больницы, выдержка изменила ей. Слезы хлынули из ее глаз потоком, и Синди зарыдала в голос.
Я свернул с шоссе и некоторое время петлял между корпусами Технологического института Джорджии
[84]
, пытаясь найти место для парковки. Наконец мне подвернулась свободная площадка, я остановил машину, и Синди тотчас уткнулась мне в плечо. Она судорожно вздрагивала, сжимала кулаки, зарывалась лицом в рубашку у меня на груди. Синди даже не рыдала, а выла во всю силу легких, словно изливая наружу всю тревогу и отчаяние, которые она так долго прятала глубоко в себе.
– Я не могу так!.. Не могу так жить! Господи, да разве это жизнь?!. – Она рванула блузку у себя на груди. – Вот, возьми мое сердце и отдай ей! Мне оно все равно не понадобится, если Энни умрет. Если она не будет жить, я тоже не буду!.. – Так она кричала и трясла головой…
Я ничего не отвечал и только крепко прижимал ее к себе, чувствуя, как горячие слезы Синди стекают по моей груди, унося разочарование и боль, горе и отчаяние. Сколько раз я хотел точно так же завыть от безысходности, зарыдать в надежде очистить свою душу от страданий! Увы, почему-то у меня так ничего и не получилось. Быть может, те, кто обременен чувством вины и чьи душевные раны нанесены их собственными руками, на это просто неспособны.
