Синди молча обошла комнату. Время от времени она поднимала руку, чтобы коснуться рамки или стекла, прикрывавшего очередной снимок. Ее губы беззвучно шевелились, рот открывался все шире, но она так и не произнесла ни слова. Наконец Синди села за мой стол, увидела распечатанные медицинские файлы с моими пометками и поняла все.
Теперь она точно знала, кто я такой, и это поразило ее как удар грома. Растерянность, гнев, обида и острая боль предательства сменялись на лице ее, как огни полярного сияния. Каждое чувство появлялось, исчезало, превращалось в нечто другое, возникало снова. Синди прошептала:
– Как ты мог?!!
Поднявшись с кресла, она отошла к стене и, прислонившись к ней спиной, медленно сползла на пол и уперлась в грудь коленями. Она не прибавила больше ни слова, но ее напряженная поза говорила сама за себя.
Пришел момент ей все рассказать. Я рассказал ей о том, как мы трое – я, Эмма и Чарли – были детьми, рассказал, как Эмме приходилось постоянно принимать лекарства, рассказал о религиозных целителях-шарлатанах, о безнадежной борьбе, которую вели ее родители, о нашей учебе в старших классах, о том, как мы полюбили друг друга, как поступили в колледж, как поженились. Я рассказал о своей учебе в медицинском университете, о докторе Трейнере, о стажировке в Нэшвилле, о своем растущем интересе к трансплантологии, о переезде в Атланту, об ухудшении болезни Эммы, о нашем обеде с Ройером. Я рассказывал о своей работе, о том, как кропотливо и тщательно я сколачивал хирургическую бригаду и подбирал ассистентов, и так добрался до нашего с Эммой последнего уикенда на озере. Я почти ничего не утаил и рассказал Синди, как все произошло, – и стал ждать ее ответа.
На часах было четыре утра; мы были до предела вымотаны, внутри все болело и кровоточило, но мы молчали: я молчал, потому что сказал все, что мог, а Синди – потому что не знала, что тут можно сказать. Тишина длилась и длилась, становясь почти невыносимой. Наконец Синди проговорила слабым, надтреснутым шепотом:
– Я хочу задать тебе один вопрос, Риз… всего один. Если ты ответишь «нет», я… я просто попрошу отвезти нас с Энни домой. Но если ты скажешь «да», я должна быть уверена, что ты говоришь это от всей души. Мне не нужно твоей жалости, потому что это будет только часть тебя, а мне… а нам ты нужен целиком. Скажи, ты вылечишь Энни?
И, сидя на полу среди обломков своей прежней жизни, я ответил «да». Произнести это коротенькое слово было нелегко; оно рождалось медленно, с трудом и болью – рождалось не в гортани, а где-то очень глубоко, в недоступном и заброшенном уголке души, который был теперь напрямую соединен с моим просыпающимся сердцем.
Синди перевела дух, снова оглядела комнату и покачала головой. Мы еще долго сидели на полу и молчали, давая друг другу переварить услышанное, освоиться с новой реальностью, просто прийти в себя. Так прошел почти час, наконец я поднялся на ноги и сказал:
– Осталось еще одно дело… Мне нужно сказать Чарли.
Синди удивленно посмотрела на меня.
– Разве… разве он еще не знает?
– Знает, но не все.
– А я? Я все знаю?
– Нет, но я должен сказать ему первому.
Она кивнула, и я вышел. Обернувшись, я увидел, что Синди идет следом; правда, на причал она не пошла, остановившись, как и в первый раз, на крыльце. Руки она привычно сложила на груди, но в очертаниях ее плеч не было всегдашнего напряжения.
– Ты не будешь возражать, если я позвоню Ройеру? – негромко спросила она.
– Нет. В смысле – нет, я не против. Позвони ему и скажи, что я сам с ним свяжусь. – Я посмотрел на противоположный берег и обернулся к ней. – Может быть, не утром, а днем, но свяжусь обязательно… В общем, предупреди его.
И, сказав этого, я прыгнул с причала в воду. Несколько взмахов руками, и вот я коснулся причала на стороне Чарли. Не успел я выбраться на доски, как откуда ни возьмись появилась Джорджия: виляя хвостом, она принялась лизать меня в лицо, потом повернулась и прыжками бросилась к дому. Подняв голову, я увидел, что Чарли сидит на крыльце, прижимая к губам губную гармошку и что-то негромко наигрывая. Услышав, что я выбрался на плот, он опустил инструмент и выжидательно повернулся в мою сторону. Я наскоро выжал одежду и, приблизившись к крыльцу, опустился рядом на ступеньку.
Чарли заговорил первым.
– Ты ей сказал? – спросил он спокойно.
– Да.
– И как она это восприняла?
Я бросил взгляд на свой дом и увидел, что Синди сидит на качелях веранды и, слегка покачиваясь, глядит на озеро.
– Трудно сказать. То есть она, конечно, очень удивилась и еще больше разозлилась, но в целом, я думаю, все нормально. Ей нужно только дать немного времени, чтобы освоиться с… новостями.
Чарли кивнул, вертя в пальцах гармонику.
– А ты приплыл сюда, чтобы рассказать мне то, что вертелось у тебя на языке последние пять лет? Сделать признание, на которое у тебя так долго не хватало мужества?
Эти слова потрясли меня. Я молчал, и Чарли, привалившись плечом к перилам крыльца, повернулся ко мне. Вид у него был чрезвычайно довольный. Он легко коснулся пальцами моих щек и глаз и дружески сжал мою голову в ладонях.
– Эх ты, Портняжка!.. Я, может быть, и слепой, но я не дурак!..
Секунду спустя Чарли убрал руки, но ощущение их тепла осталось.
– Это началось еще в университете, на последних курсах, – заговорил я, рассматривая свои судорожно сжатые руки. От стыда я не смел поднять на него глаза. – Я стал принимать… разного рода стимуляторы. Нет, я нисколько не оправдываюсь, но когда приходится по нескольку дней подряд обходиться без сна – дежурить в клинике, учиться, осматривать больных, ассистировать на операциях… Это была нешуточная физическая нагрузка сама по себе, а если прибавить к ней ответственность – ответственность за пациентов, которую я нес наравне с практикующими врачами, то ты поймешь, насколько все это выматывало. Я начал экспериментировать с различными лекарствами и нашел нужную мне комбинацию препаратов, которые помогали мне работать без отдыха сутками напролет, повышали концентрацию внимания и при этом – позволяли тратить минимум времени на сон. – Я немного помолчал. – Приходя домой, я по-прежнему валился с ног от усталости и недосыпания, но, ложась в постель с Эммой, я не засыпал, а слушал, как бьется ее сердце. – Закрыв глаза, я провел пальцами по волосам. – Понимаешь, мне важно было слышать этот звук – слышать и знать, что она жива. Мои лекарства… помогали мне справляться с естественными потребностями организма и при этом сохранять такую работоспособность, какой окружающие могли только позавидовать. Они помогали мне… – Я покачал головой. Чарли глубоко вдохнул.
– Естественно, я и не подумал отказываться от химических стимуляторов, когда оказался в резидентуре, – продолжал я. – Продолжал я пришпоривать себя и когда стал специализироваться в трансплантологии. Много раз я говорил себе, что завяжу, завяжу раз и навсегда, как только начну работать самостоятельно, что сейчас я делаю это только ради нас, ради Эммы… Я даже готов был в случае необходимости переехать на новое место, если, допустим, по каким-то причинам мне оказалось бы трудно отказаться от привычных таблеток. Но узнать, в состоянии ли сдержать данную себе клятву, мне было не суждено. В ту ночь, когда Эмма умерла, я… Еще днем я принял несколько таблеток – больше, чем обычно, потому что мне нужно было оперировать пациентку по имени Ширли Паттон. Ты наверняка ее помнишь…
