Как-то утром мы с Яхмур постучались в дверь Неверы. Думали, не откроет. Громко откашлявшись, она сняла крючок, распахнула дверь. Перед нами стояла одетая в черное сгорбившаяся женщина с красивым белым лицом. «Слышала от Дмитрия о вас. Проходите».
В комнатке уютно, хоть под ногами земляной пол, пахнет сыростью и кислым молоком. На стене – фотографии детей и пожилой женщины с родимым пятном на правой щеке. На столе корзинка с ржаным хлебом, тархун, белый сыр и глиняная бутылка. Невера вытягивает зубами пробку, наливает в стакан розовую жидкость, протягивает Яхмур. «Угощайся, девочка. Кизиловый компот. Вчера сварила. Мои мальчики его любили».
Мы сели за стол. Сквозь окно видны черные остатки сгоревшего дома. Сгоревшего счастья. Невера задвигает занавесь, будто вид из окна – ее и ничей больше. Улыбнувшись, протягивает руку – сначала мне, потом Яхмур. Голос у нее хриплый, но теплый, обволакивающий. «Меня зовут Марьям, а не Невера, как называют меня эти идиоты. Рада знакомству! Пойдемте прогуляемся, покажу своих телочек».
Мы вышли, разговаривая обо всем на свете. Будто знаем друг друга десятки лет. Марьям бегала с Яхмур наперегонки, учила ее лазить по сутулым ивам, кормить белок фундуком. Рядом с детьми она воскресала.
«Все думают, я ненавижу мир. А я просто изменила к нему отношение».
* * *
– Они видят во мне свои отражения. Жалея меня, жалеют себя. Столкнувшись со мной, переходят на другую сторону улицы – сторонятся своей истинной сущности.
– А что ты в них видишь, Марьям?
– Страх. Изменить, начать заново… Знаю, куда клонишь, подруга.
– Это логично: каждый видит в другом свое. В чем твой страх?
– Давай поменяем тему…
– Ты не хочешь жить? Как я, когда умер мой сын.
– У тебя тоже?
– Да, Марьям. Думала, нового больше не будет, да и не нужно было. Но жизнь вытолкнула на следующую дорогу. Я поначалу противилась, рвалась обратно, в горе, но ноги не слушались, шли вперед.
– И что тебе открылось?
– Встретила себя. Другую или, скорее, настоящую. Нашла дорогу к дому, который не в каком-то городе, а внутри меня.
– Бессмысленно. Придет тот, кто его сожжет.
– Дом, что внутри человека, не боится ни огня, ни воды, ни людей.
– Ага, слышала уже от Димы: дом внутри вечен, сестра, ибо душа вечна!
– Да, Марьям.
– Хорошо, хорошо. И что ты предлагаешь?
– Ничего! Все, что тебе необходимо, само найдет тебя, кто бы что ни советовал.
– Подумываю очистить двор от остатков сгоревшего дома.
– Те, кого ты потеряла, живут не снаружи. Они внутри, в том доме, который давно в тебе. Ты знаешь к нему дорогу, но сама себя запугиваешь.
– Для чего это все, Фейга? Для чего?!
– Не смогу ответить, но обещаю, что ты обязательно узнаешь это в дороге.
– Слушай… Неужели ты тоже мое отражение?
– Что ты во мне видишь?
– Сильную женщину, которая смогла начать жить заново.
– Значит, это ты и есть.
* * *
Марьям рассказывает о реке Гурджане и маленьком городе южного предгорья Большого Кавказа, где провела детство. Там она испекла свою первую овму – сладкий шафрановый хлеб. Фариде, мама Марьям, путешествовала по городам, пекла на заказ – так и растила дочь.
Постоянного местожительства у них не было. Дом Фариде и Марьям умещался в два чемодана с одеждой и мешок с кухонной утварью – ситом, скалкой, липовой доской для раскатывания теста, щипчиками для узоров, настойками и сушеными травами.
Фариде верила в знаки. «Через выпечку со мной говорит Вселенная». Если тесто овмы не поднималось, это был знак: пришел час двигаться дальше.
«В доме у Гурджаны мы прожили шесть лет. Однажды утром замешанное мамой тесто не поднялось ни на сантиметр. Через три часа мы стояли на вокзале. Не выспавшаяся и голодная, я прокричала маме: “Почему ты веришь тесту?! Сколько мы будем мотаться по миру? Ведь все было хорошо. У нас были дом, горы, река!”
Фариде положила чемодан на землю, усадила меня на него и сказала: “Движение и есть жизнь, Корица. Чтобы принц с принцессой встретились, они должны идти друг другу навстречу. Если ты дошла до лучшей картинки жизни, значит, ты начала двигаться в обратную сторону”. Я, вытирая слезы, настаивала: “Но ведь надо и останавливаться”. Она нежно обхватила мое лицо руками: “Да, Корица. Но только чтобы спустя время продолжить путь”».
* * *
– Фейга, по-твоему, человек может быть свободен?
– Да. Хотя мы все от чего-то зависим. Вот дервиши, отказываясь от мирского, обретали свободу.
– Во имя любви к Всевышнему, верно? Тоже своего рода зависимость.
– Ты потеряла близких, дом. От чего ты зависишь, Марьям? Если нас сюда послали, то для того, чтобы мы прожили тут жизнь, со всем ее хорошим и не очень.
– Кто-то зависит от мужчины или женщины, денег или карьеры, обстоятельств. А кто-то – от того, что с ним случилось.
– Должен же быть выход к свободе.
– Фейга, если бы я знала, где он, тебя бы не спрашивала. Яхмур уложила?
– Спит, как сурок, устала после прогулки… Я тут подумала… свобода возможна! Мне кажется, она наступает, когда человек принимает свои зависимости как часть свободы.
– Интересно. Быть может, это выход…
– Марьям, у тебя красивая улыбка. Чаще улыбайся.
– Не получается. Видишь, что вытворяют люди? Тошно становится. Недавно впервые за много лет включила телевизор, попала на новости – такую жуть показывают.
– Не надо относиться слишком серьезно к тому, что нас окружает.
– Тогда, Фейга, остается только смотреть и смеяться. Чем больше наблюдаешь, тем смешнее.
– Это и есть второй спасательный круг. Первый – любовь.
* * *
Яхмур за столом, взобравшись на табуретку, просеивает муку. Снежную горку в медной миске называет айсбергом. «И не надо ехать на Антарктиду, ура!» Чихает, и белоснежные крупицы распыляются в воздухе, оседают на каштановых ресницах, бровях.
Я завариваю шафран в чашке теплой воды.
Марьям называет шафран королевой специй. «Бабушка настаивала его после пятничной молитвы, когда женщины собирались дома, поминали Творца, читали вслух Коран. Шафран помогает услышать то, что не было сказано, и развязывает узлы боли. Когда прячешь рану, болит сильнее».
В муку вливаем половину шафранной настойки, опару, растопленное масло, всыпаем сахар и семена кардамона. Чуть подогрев кардамон, Марьям растирает его в кованой ступке. «Настоящую овму сейчас мало кто готовит, люди спешат, не хотят возиться с дрожжевым тестом, разводят соду в молоке – и сразу в тесто. Это уже не овма. Людям подавай легкие победы, которые не приносят пользы».
