– Как их услышать?
– Ангелы посылают навстречу людей, устами которых передают нам важное. Или книги. Среди тысячи строк душа откликается всего на одну, и в ней ответ.
– Хотя бы разок прикоснуться к ангелу…
– Ты это часто делаешь.
– Как?!
– Когда думаешь о ком-то с любовью, ты невидимо обнимаешь этого человека. И тебе становится хорошо. Знаешь, почему?
– Хм, не-е-ет.
– В каждом из нас живет ангел. Он просто затаился, но все видит и слышит.
– Значит, обнимая маму, я обнимаю ангела?
– Да, Игид.
13
Ветер на Абшероне – полноценный житель, член семьи, жизненно важная часть единого организма, трепетное прикосновение, без которого мир утрачивает звучание. Он во мне с первого вздоха, сделанного в доме повитухи Гюльбаджи.
Дедушка говорил, что ветер живет во всех абшеронцах. «Поэтому нас бросает из стороны в сторону, как форточки, распахнутые хазри. Мы строим кюлефиренги, чтобы якобы лучше видеть море. На самом деле стремимся к ветру. Чтобы никакие стены не отгораживали нас от его власти». C приходом весны дед красил беседку в белый цвет и обвешивал ее сеткой от москитов – готовились к лету.
Здешний ветер – фон для происходящего. Невидимая рамка, в которой сменяются люди, выражения лиц, времена года. Он наполняет людей покоем и сумасшествием, грешными мыслями и заблуждениями о собственной идеальности.
Ветер разрушает иллюзии. Одна из них – что в окружающем мире можно чувствовать себя уютно. Ветер не со зла. Направляет нас в себя. «Очнитесь, все в вас. И уют, и страх, и счастье, и отчаянье. Хватит воздвигать замки, прятаться за заборами, обезболивать себя бумажками-деньгами. Живите так, чтобы все не зря. Чтобы каждый из вас не зря».
Аксакалы поселка называли ветер «дыханием Творца». У его направлений разный характер. Северный беспокоит тех, кто не принял себя; южный смягчает боль, прикасаясь теплой материнской рукой к холодному лбу; восточный стучится к тем, кто не раскрыл в себе счастье, в бездействии надеясь, что когда-нибудь оно услышит их имена; западный ветер учит тишине, в которой скрыты все драгоценности мира.
* * *
Наконец-то весна. Море стало изумрудным, облака разделились на забавные белоснежные подушечки. Пахнет лопающимися почками фруктовых деревьев и мытыми окнами.
В десятых числах марта в абшеронских домах моют окна. Мылом и газетой. Женщины, проводив на работу мужчин, повязывают головы косынками, принимаются за уборку. Детвора помогает: приносит воду в ведрах, сухие газеты из погреба и стаканчики чая. Женщины поют баяты
[36]
, плачут за воспоминаниями прошлого и, конечно, обсуждают рецепты сластей к предстоящему празднику весны – Новрузу.
Мне восемь. Мы с мамой лежим на кровати. Она, обняв меня, заснула – устала после уборки. На тумбочке недопитый мятный чай. Мамины руки пахнут мылом, цинковой печатью, колодезной водой. Темно-каштановая волна волос выползла из-под косынки. Возле кровати распахнуто окно. Теплый гилавар поднимает тонкий занавес, бережно нас накрывая. Погода солнечная, но в ветре еще слышна зимняя прохлада – после Новруза уйдет восвояси.
Я закрываю глаза под мамино дыхание и музыку южного ветра. Снаружи слышен смех дворовых мальчишек, собирающих дрова для праздничной ночи, – по традиции будут жечь костры и перепрыгивать через них, оставляя в огне горечь уходящего года.
На Новруз Пярзад с Соной приготовят плов с поджаркой из баранины, лука, каштанов, кураги и сушеной сливы. В центре стола будет хонча
[37]
с семени
[38]
и горящими свечами, наполненная выпечкой, сухофруктами, крашеными яйцами, сластями.
Все соберутся за одним столом, дети в игре проверят на прочность те самые, сваренные в крутую крашенные яйца, а взрослые, навестив утром на кладбище близких, будут поздравлять друг друга, желая, чтобы грядущие дни принесли здоровье телу и покой душе.
* * *
В день моего рождения бушевал ветер. Он напоминал то хазри, обдувая лица прохожих легким морозом, то гилавар, разгоняя густые облака и согревая сонным солнцем черепичные крыши.
Мама была за городом, когда начались схватки, отошли воды. Доехать до больницы не успели, поэтому Сона, подхватив дочь под руки, побежала к повитухе.
«Ее деревянный домик так раскачивало ветром, что я не поняла, как ты родился. Гюльбаджи, шлепнув тебя по попе, сказала: “Это ребенок-ветер, он будет всегда искать. Не окажется у него места надолго – немного тут, немного там. Одни увидят в нем холод и суровость хазри, другие – тепло и нежность гилавара. Не смей останавливать его. Не все, кто ищет, потеряны”».
Мама рассказывала мне эту историю, смеясь и называя слова повитухи сказкой. А я молчал, не осмеливаясь открыть тайну о том, что слышу в себе ветер – он наполняет меня историями, заставляет идти за неизведанным, но очень важным.
О голосе ветра я поведал Ниязу. Он слушал меня и, щуря один глаз от солнца, улыбался. «Малыш, тебе обязательно скажут, что песню ветра ты придумал, что ее не существует. Все плохое начнется, если ты заставишь себя поверить в чужие слова. Найдутся и те, кто возненавидит тебя за умение слышать. Не бросайся камнями в ответ. Промолчи. Они злятся на тебя за то, что хотят быть на тебя похожими, но не могут.
Знаешь, кого ты мне напоминаешь? На древней улице Стамбула есть необычная лестница по имени Камондо, построенная в форме двух восьмерок. Ее волшебство в том, что на ней можно упасть, но скатиться до конца – нет. А еще, как бы ни плутал в ступенях лестницы, Камондо выведет к ровной светлой улице. Парень, тебе не раз будет казаться, что ты запутался, что если упадешь, то окажешься в темной яме. Не бойся, продолжай идти. Руми писал: “Вглубь иди, но туда не ходи, куда нас гонят страх и печаль”».
* * *
– Сегодня так устал, пока сюда шел. Ноги гудят, как дедушкин трансформатор. Это проделки хазри. А ты в пути не устаешь, Нияз?
– Бывает. Иногда думаю: все, конец, сил нет, смысла идти – тоже.
– И что тогда?
– Ложусь спать. Наутро силы возвращаются. Воды в колодце прибывает.
– Еще можно купить себе автомобиль, как у Керима-киши, и быстрее добраться до нужного места.
– Малыш, невозможно рисовать одним цветом на черном и белом, как и идти по двум дорогам одновременно. Черный путь соблазняет легкостью, но в нем просто завязнуть, утонуть. Белый – открытый, непростой, но бесценный.
