А вот еще один небольшой мутный снимок, на нем отец обнимает маленького, худого, невзрачного Гошгара, у которого правая рука в гипсе – упал в школе. Пока ждали приезда врача, отец наложил на опухшую руку сына тугую повязку из телячьей кожи, пропитанной маслом черного тмина…
За последние три года Уродец окреп, возмужал и перестал дрожать под порывами северного ветра. Сосед Садиг сказал, что следующим летом Уродец даст первый полноценный урожай. «Гляди, уста, как он разросся. И не скажешь, что это то самое дерево, в которое однажды влетела машина Сабига. Кстати, ты в курсе произошедшего?»
Сын прокурора разбился в той самой «Волге», врезавшись в платан на краю проспекта. Был пьян. Могучее дерево раскололось и, протаранив лобовое стекло, убило водителя.
Гошгар-уста опустил голову, помолчал, затем взглянул на Уродца и в очередной раз понял: люди сами себя наказывают – Творец тут ни при чем. Своими же поступками и результатом этих поступков.
Первый урожай оказался обильным. Сочные, душистые плоды уста собрал в два ведра и отвез в детский дом. Долгожданный день абсолютного счастья, когда сердце радостно и благодарно билось. Дерево выросло, веток стало больше, и уже рядом, из того же корня начало тянуться к солнцу еще одно деревце. Теперь Уродец не один. Отныне некогда чахлое деревце стало Счастливчиком. Прежнее имя, Уродец, затерялось в спутанных каменных даланах
[22]
прибрежного поселка.
День выдался на редкость жарким. Гошгар-уста с трудом вернулся из детского дома. Он дошел до Счастливчика и с хриплой одышкой присел в его тени. С моря подул легкий освежающий ветерок. Гошгар расстегнул верхние пуговицы рубашки и, откинув голову, закрыл глаза. Он снова в детстве. Сентябрьское утро, мама сажает завтракать за стол, застеленный желтой скатертью. Горячий чай, свежий хлеб с маслом, смазанный золотистым сиропом инжирного варенья.
Мама садится напротив.
«Сынок, кушай как следует, не торопись – успеем! Не бойся школы, там узнаешь много нового и найдешь друзей. Всегда помогай тем, кто слабее тебя, потому что в этой помощи и есть настоящая сила человека».
Гошгар-уста улыбнулся маме, надкусил бутерброд с инжирным маслом и навсегда заснул под любимым деревом.
12
C утра в Хиля гремела гроза, к ночи хлынул дождь. Быстрый, мощный. Затопил печи-тендиры на спуске к озеру Шор, согнул саженцы оливковых деревьев у забора Азимбалы, а на площади у лавки мясника Бахрама разлил маленький пруд. Семья белых гусей, сбившаяся с пути к дому, приютилась в стихийной луже, укутав головы влажными крылами.
Месяц Рамадан подходит к концу, два его последних дня проводим с прабабушкой Пярзад в ее доме в Хиля.
Я проснулся на рассвете. Идя на кухню, вижу, как Пярзад-нене
[23]
расстилает в своей комнате молитвенный коврик. На нем зелеными нитями вышита ниша, острием обращенная в сторону киблы
[24]
.
Пярзад-нене покрылась широким белым платком, видны только лицо и ладони. Она произносит: «Аллаху акбар», соединяет руки на груди и, опустив голову, полушепотом читает суру. В первый раз вижу ее во время намаза: дверь комнаты приоткрыта, и в лучах нового дня силуэт Пярзад светится.
В доме все еще пахнет зеленью. Вчера ночью Пярзад и Сона нарезали мяту, лук-порей, щавель, петрушку, укроп и горную кинзу для довги
[25]
. В нашей семье в Рамадан довгу подают на вечернее разговение.
Пока прабабушка молится, сажусь на ковер, прислонившись к дверному косяку. Дождь стих. Cлышу шепот молитвы, мне хорошо и спокойно. Засыпаю.
* * *
– Я тоже должен молиться, нене?
– Каждый волен сам выбирать, Игид. Главное, люби – это самая важная молитва.
– Ею мы платим за счастье?
– Совсем нет. Молитва – это беседа. Разговариваешь со своей душой, благодаришь. За то, что слышишь и видишь, можешь бегать, играть, обнимать, грустить и кушать фисташковое мороженое.
– А если я не буду благодарить, Он обидится?
– Он будет любить тебя так же сильно.
– Нене, я с Ним встречусь, когда умру?
– Ты с Ним встречаешься каждое мгновение. Посмотри на листик инжирного дерева. Видишь, как красиво трепещет на ветру? Это и есть Он. Это ваша встреча.
* * *
Пярзад перекладывает проросшую пшеницу в деревянную миску с высокими бортами. «Игид, беги за Мярдом». Спускаюсь в погреб и, пыхтя, выношу тяжелый речной камень. Он холодный, пахнет кучерявым течением Куры и служит второму поколению нашей семьи.
Пярзад-нене называет его Мярдом, что переводится как «отважный». Им прабабушка будет выдавливать сок из едва проросших зеленоватых ростков пшеницы и варить семени-халву – сласть из специй и грецких орехов.
Пярзад-нене кладет в марлю пшеничную кашицу, выцеживает из нее сок. Темно-зеленый, сладковатый, напоминающий крахмальный раствор. У прабабушки маленькие, пухлые, но крепкие руки. Удивляюсь, откуда в них силы, чтобы измельчить, выжать столько пшеницы.
«Творец наполняет нас силами даже тогда, когда кажется, что их больше нет. Да и женщина – уникальное создание. В ней может биться два сердца».
В сок пшеницы всыпает муку грубого помола, замешивает тесто и обжаривает его в медном тазу, где накалилось топленое масло. Интенсивно мешает – чтобы тесто не прилипло, впитало все масло.
Пярзад-нене не нравится, что дочь называет правнуков Финиками. «Что за инфантилизм, Сона? Не приведи Всевышний, чтобы мои мальчики были такими же мягкотелыми и слащавыми, как финики. В них нужно воспитывать храбрость. Поэтому называю их игидами!
[26]
» Мужчины, играющие в нарды в гостиной, прерывали женский галдеж просьбой заварить чай с чабрецом.
Когда халва начинает темнеть в масле, поливаем ее дошабом, посыпаем специями. Черный перец, тмин, кардамон, семена фенхеля, мускатный орех, гвоздика, корица. Семени-халва уже напоминает густой джем – пора снимать с огня. Она остынет, и из ароматной массы мы руками, смазанными топленым маслом, сформируем шарики и напичкаем их дроблеными грецкими орехами.
Обычно в приготовлении халвы нам помогала Сурая, младшая сестра Пярзад-нене. Тростинка с вечно мокрыми глазами. На третьем году замужества война забрала ее мужа. Десять лет она оплакивала горе, искала повод, чтобы заговорить о покойном. Пярзад-нене жалела ее, называя пленницей прошлого.
