– Спасибо, отче, – поклонился Милован.
– Спасибо, отче, – последовал его примеру Николай Сергеевич.
Уже подойдя к келье, чертыхнулся Булыцкий, запамятовав, что в ней гостя разместил. А раз так, то в соседней келье поселил настоятель Николая Сергеевича и товарища его.
– Почивать пора, – поеживаясь от промозглого ветра, прогудел Милован. – Завтра в путь с утра самого.
– Иди, – отвечал тот. – Охотки пока нет. Иди, иди; нагоню я.
На том и расстались. Милован, кашляя и ворча что-то под нос, ушел в келью, а Булыцкий направился в свою сокровищницу – в инструменталку, а по совместительству и библиотеку. Аптечка-то все; ку-ку. Никак не рассчитанные под хранение в условиях вечных сырости и холода упаковки покорежились и отсырели, и Булыцкий сам бы не рискнул подсовывать их больному. Герметично же упакованные порошки типа колдрекса решил оставить на крайний случай; по своему опыту толку не видел он от них никакого, но по запаху и вкусу вполне мог потянуть он на очередное безоговорочно исцеляющее средство, хотя и непонятно было, как отреагирует на него организм Дмитрия Ивановича. Да и потом: подействуй они, и князю – а Булыцкий в этом был уверен свято, – захочется наладить производство таких же снадобий. Из этих соображений решил трудовик на самый крайний случай оставить их. Ну, если совсем худо будет.
Сейчас же, в тусклом свете лучины разбираясь с берестяными свитками, он выискивал: а что там у него есть из жаропонижающего, попутно для себя решив, что ближайшим же шагом займется вопросами книгопечатанья; уж больно неудобны свитки эти – коробятся, место занимают. А тут еще и с лучинами все; искра любая, и вспыхнут так, что никакой пиротехнике и не снилось. И все, пропали труды.
Добросовестно порывшись на полках, Булыцкий, наконец, отыскал что нужно. Настой коры ивы, – наипервейшее средство. Еще записано было, что надобно бы отвар делать из весенней коры, а еще – что и от головной боли, и от усталости и хороший очищающий (дезинфицирующий?) эффект дает она, что тоже могло бы использоваться. Знать бы только, где иву эту сейчас найти-то, посреди ночи. Или в Москве уже клич кликнуть? А как худо все будет и поздно искать?
Тяжело вздохнув, Николай Сергеевич взял нужный свиток и, неловко повернувшись, зацепил плечом полку с «диковинами». Раздался противный стеклянный звон опустошенных банок. Чертыхнувшись, пенсионер полез подсветить лучиной; а все ли цело? Оно хоть и не было звука стекла бьющегося, да все равно, – лучше проверять вещи такие. Хоть и пустые склянки те, да все равно – диковины. И хоть не видел пока, как применить их возможно было бы, а все равно, как нутром чувствовал: пригодятся ведь еще. Порывшись как следует, трудовик вздохнул с облегчением. Вроде целые все.
Загасив лучину, Булыцкий вдруг заметил блики света, игравшие на полу худой кельи. Нервные, взбудораженно скачущие, как в какой-то шаманской пляске. «Чтоб тебя!» Нервно сглотнув, трудовик вылетел из халабуды и обалдело замер. Выделенная ему келья полыхала, занявшись от самой двери. «Милован!» – молнией пронеслось в голове у пенсионера. Тело действовало быстрее мысли. На бегу наматывая рясу на голову, он подлетел к двери и попытался ее распахнуть. Дверь дернулась, но, заботливо подпертая суковатой веткой снизу, не распахнулась. Мощный пинок, и обуглившаяся деревяшка улетела прочь, а матерящийся Булыцкий шумно ворвался в задымленное помещение.
– Милован! – увидав распростертого на полу товарища, бросился Николай Сергеевич на помощь. – Милован! – проорал, кашляя от режущего дыма. Потом, не теряя уже времени, подхватив и взвалив на плечо обмякшее тело, пошатываясь и прикрывая голову от падающих сверху углей, выскочил наружу. – Милован! – уложив бородача на землю, пенсионер наотмашь жахнул его по щеке; тот никак не отреагировал.
– Воля на все Божья! – легла на плечо чья-то рука. Обернувшись, Николай Сергеевич наткнулся взглядом на подошедшего Сергия. – Отдал богу душу. Отмаялся. – Перекрестившись, старец перевел взгляд на полыхающую келью, вокруг которой уже вовсю суетились монахи. – Утек, Иуда, – беззлобно, но как-то отрешенно прошептал он. – Наши души от греха уберег, но на свою пятно поставил.
– Проклят будь, предатель, – зло сплюнув в сторону кельи Некомата, Булыцкий размотал с головы своей рясу, накинул ее на лицо товарища. Сергий, неправильно поняв этот жест, скорбно перекрестил мужчину, читая какие-то свои молитвы. Впрочем, вникать в их смысл пенсионеру было некогда. Чуть натянув ткань, так, чтобы были понятны очертания лица пострадавшего, – он, набрав побольше воздуху, склонившись над другом и, зажав товарищу нос, припал к устам и резко выдохнул, наполняя им легкие мужика. Раз, два, три! Оторвавшись, он, под удивленным взглядом схимника, приступил к непрямому массажу сердца, то и дело чередуя с искусственным дыханием. Рывок! Натужно захрипев, Милован закашлялся, сгибаясь пополам.
– Чудеса, – осенив крестом сначала Булыцкого, затем Милована, а потом и себя, прошептал Радонежский. – Уж сколь про Иудин поцелуй убивающий сказано, да про оживляющий Николин… – не договорив, он закрыл глаза и снова осенил себя крестом.
– Милован! Милован! Как ты? – тормошил товарища преподаватель.
– Все, – откашливаясь, выдавил наконец тот. – Пение ангельское уже слыхивал. Довольно, думал; все, к Богу срываюсь. Да за что честь такая – ведать не ведаю, знать не знаю. А тут ты. За веревку, что душу с телом связывала, как дерни. Оно все перед глазами закружилось… И тут я вновь.
– Милован, дружище, в порядке!
– Спал уже, а тут сон – что пожар. Живо так! Подскочил, а оно и вправду: горю. Келья в дыму вся, жаром обжигает. Я – к двери, а она, окаянная, заперта. Ломиться начал, да дыму хватанул, – продолжал свой сбивчивый рассказ тот. – Оно аж перед глазами потемнело. А потом не помню. Сон только тот, да пение ангельское, да потом – ты. Почто на небеса уйти не дал? – вдруг насупился он.
– Богу лишь ведомо, когда да кому в кущи райские, – мягко вставил слово Сергий. – Знать, не все дела добрые, что отмерены тебе судьбою, сделаны.
– Твоя правда, – все еще дохая, прохрипел Милован. – Некомат где?
– Утек.
– Вот шельма! – зло процедил дружинник, добавив к тому еще несколько ну совсем непристойных оборотов. – Знал бы, руками своими придушил!
– Не бери греха на душу, – покачал головой Сергий.
– Какой уж там: не бери! Тут сам к Богу едва не ушел.
– Не ушел же.
Итак, Некомат сбежал. Ведомый какими-то своими соображениями, он решил избавиться от Николая Сергеевича и Милована, но милостью высших сил оба остались целы. Теперь, решая, что делать дальше, собрались в келье Сергия Радонежского, обсуждая дальнейшие шаги.
– К князю идти надобно бы, – все еще кашляя, проворчал Милован.
– Слаб еще, – твердо отвечал Сергий. – Вон душу Богу не отдал чуть. Здесь побудь.
– Принял бы я приглашение твое, кабы знал, что с Дмитрием Ивановичем все ладно да на уме у Некомата что, – проворчал тот в ответ. – Оно ему только ведомо, спалить кого хотел больше: меня или Николу.
