Кто-то прикоснулся к моей талии, и послышался голос Мэри:
– Анна, не мучай себя. Отпусти его.
Я покачала головой.
– Но Уэстри мой! – заплакала я, опустив занавеску и положив голову на плечо подруге. – Как она могла? Как могла, Мэри?
Мэри взяла меня за подбородок и протерла лицо розовым платком.
– Мне очень жаль, милая. Идем отсюда.
Я дошла с ней до лифта, но потом остановилась, залезла в сумочку, достала листок бумаги и ручку и села на скамейке.
– Что ты делаешь? – удивленно спросила Мэри.
Вскоре я встала и протянула ей сложенный вдвое листок бумаги:
– Завтра, когда я уеду, можешь передать это Уэстри?
Мэри взяла бумажку и с сомнением посмотрела на нее.
– Китти перехватит любое мое письмо, – продолжила я. – Ты – моя единственная надежда.
– Ты уверена, что хочешь сказать ему что-то?
Я кивнула:
– Мне нужно, чтобы он это прочитал.
– Тогда я обязательно передам, – заверила она, но что-то в ее интонации меня смутило. – Завтра утром у меня смена. Попробую передать.
– Обещаешь?
– Да, – мягко ответила она. В голосе прозвучала усталость. – Сделаю все, что смогу.
* * *
Сиэтл не помог мне забыть Уэстри. С того дня в Париже прошло больше месяца, но даже привычная домашняя жизнь и скорая свадьба не могли изгнать из моих мыслей и моего сердца Уэстри. Я подскакивала при каждом телефонном звонке и утром сидела у окна, нетерпеливо ожидая почты. Прочитав записку, переданную Мэри, он обязательно напишет или позвонит. Но почему он не пишет?
Однажды во вторник, тихим утром, когда мы с Максин собирались в город, зазвонил дверной звонок. Я бросила сумочку, из нее выпала помада и закатилась под кровать.
– Я открою, – крикнула я Максин.
Возле передней двери стоял почтальон.
– Доброе утро, мадам. Мисс Келлоуэй?
– Да это я.
Он протянул мне маленький конверт.
– Вам телеграмма, – с улыбкой сообщил он. – Из Парижа. Распишитесь, пожалуйста, здесь.
Я быстро расписалась и побежала наверх, к себе в комнату. Заперев дверь, я разорвала конверт. Внутри лежал желтый листок бумаги. Пять машинописных строк. Я подошла к окну и глубоко вздохнула:
«Рано вернулись из поездки ТЧК
Мэри мертва ТЧК
Повесилась утром 18 сентября ТЧК
Эдвард разбил ей сердце ТЧК
С любовью и пожеланием счастья из
Европы Стелла ТЧК»
Я долго смотрела на листок, пока не оправилась от шока. Нет! Только не Мэри. Не ты, Мэри. Я вспомнила печаль в глазах, ее сомнения. Ей выпало больше боли, чем может вынести женщина, но закончить все так? Как она могла? По щекам заструились слезы, я скомкала телеграмму и бросила на пол.
Вдруг меня осенило. Господи, когда она повесилась? Я подняла листок бумаги. 18 сентября. Нет. Нет, не может быть.
Я в ужасе уставилась на стену. Мэри не заступила на смену после того, как мы были в больнице. Она умерла, так и не передав мое письмо Уэстри.
* * *
– Готова?
Две недели спустя, утром, Герард стоял в дверях: это был день нашей свадьбы. Вопреки традициям он настоял, что заберет меня из дома и сам отвезет в церковь перед церемонией. Возможно, он тревожился, что я могу не прийти.
Я посмотрела на него – черный смокинг, безупречная белая роза в петлице. В ушах прозвучали мамины слова: «Выходя замуж, будь уверена, что он тебя любит, действительно любит».
Я вспомнила о нежности Уэстри и Китти в парижском госпитале, которую невозможно было скрыть. Как я была наивна, предполагая, что он все еще любит и ждет меня. Какая теперь разница, получил ли он письмо? Я с благодарностью посмотрела на Герарда. Он меня любит. Будет всегда любить меня. Его любви хватит на целую жизнь.
– Да, – ответила я, прогнав обиду, боль и призраки прошлого, и взяла его за руку. – Готова.
Я встала, и на шее качнулся золотой медальон, вновь заняв свое место у сердца.
Глава 16
Сиэтл, наши дни
– Итак, ты вышла замуж за дедушку. – Голос Дженнифер вернул меня к реальности. Солнце село, оставив лишь розовую полоску на горизонте.
Я улыбнулась, промокнув носовым платком слезу.
– Конечно, вышла замуж за дедушку. А ты разве не рада? Иначе тебя бы тут не было.
Дженнифер мало обрадовал мой ответ.
– Значит, своим существованием я обязана твоей несчастной любви?
– Чепуха. Я любила твоего дедушку.
– Но не так, как Уэстри.
Я посмотрела на внучку:
– Любовь бывает разной. Со временем я это поняла.
Я подумала о Герарде – сильном, надежном Герарде. Я скучала по тому, как он гладил меня по щеке и приветствовал за завтраком с утренней газетой в руках. Он посвятил мне всю жизнь, целиком подарив сердце, а я отдала лишь часть своего. Потому что в моем сердце была запретная комната, где всегда горела свеча для другого мужчины.
– Ах, бабушка, – сказала Дженнифер, положив голову мне на плечо. – Почему ты не рассказала об этом раньше? Как тяжело было тебе столько лет молчать!
Я погладила медальон.
– Нет, милая. Я никогда не была одна. Любовь, разделенная с кем-то, пусть даже на время, навсегда остается в сердце.
Я раскрыла медальон, и кусочек древесины с пола бунгало упал на мою ладонь. Дженнифер склонилась над ним, любуясь.
– Нет, – повторила я, – я никогда не была одна.
Дженнифер вздохнула.
– Что стало с Китти? С Уэстри? Ты не пыталась их найти?
– Нет. В день, когда я вышла за твоего деда, я поклялась отпустить их обоих. Пришлось. Ради него.
– А бунгало? Картина? И твое обещание Тите? Помнишь, что она говорила о справедливости?
Я почувствовала глубокую усталость.
– Я не забыла об этом, – честно призналась я.
– Тогда я поеду с тобой.
– Со мной?
– На Бора-Бора.
Я улыбнулась.
– Дорогая, это очень мило, но я не думаю…
– Да, – ответила она, не обращая внимания на мои сомнения. Глаза загорелись от волнения. – Поедем вместе.
Я покачала головой. Пересказанная история обнажила старые раны, и они заболели вновь, так же сильно, как много лет назад.
– Не уверена, что смогу это сделать.
