– Мы прибываем, – раздался в коридоре голос стюарда, – не забывайте свои вещи.
Я выглянула в иллюминатор. Сквозь туманную дымку вдалеке виднелся порт Гавр. Несколько часов на поезде – и я в Париже. Сердце переполнили сомнения. Что я здесь делаю? Прошел год. Очень длинный год. Бегу за мечтой, которая давно умерла? Я взяла сумку и прогнала мысли прочь. Я уже здесь, отступать поздно.
* * *
Я стояла посреди бульвара Сен-Жермен и смотрела на каменное здание впереди – величественное, с маленькими балконами, заставленными цветочными горшками. В окнах горели свечи. Интересно, как жила Мэри во время оккупации и чем продолжилась история с Эдвардом? Письмо все изменило? Он ее вернул? Их ждал счастливый финал? Было уже поздно, около десяти, но было приятно смотреть на горожан, сидящих в кафе, и влюбленных, гуляющих, взявшись за руки. Но свидетельства ужаса, пережитого городом, еще остались. Возле мусорного контейнера валялся изрезанный, наполовину сожженный нацистский флаг. Зеленый навес пекарни через дорогу почернел от пожара, в одном из окон не было стекла. Желтая звезда Давида болталась на двери.
Я зашла в дом Мэри, отыскала нужную квартиру и тихо постучала. Вскоре послышались шаги, щелкнул замок.
– Анна! – воскликнула Мэри. – Ты приехала!
Я обняла старую подругу со слезами на глазах.
– Ущипни меня. Сама не верю, что я здесь.
– Ты, должно быть, устала.
Я глубоко вздохнула.
– Мэри, скажи мне, как Уэстри? Ты его видела? Он…
Мэри опустила взгляд.
– Я не была в больнице несколько дней, – тихо ответила она. – Но, Анна, ранения серьезные. Он буквально изрешечен пулями.
У меня перехватило дыхание.
– Я не могу потерять его, Мэри.
Старая подруга заключила меня в объятия.
– Пойдем, тебе надо отдохнуть. Прибереги слезы на завтра.
Я последовала за Мэри. Она включила две лампы и усадила меня на диван с золотой отделкой.
– Красивый дом, – пробормотала я, продолжая думать о Уэстри.
Мэри пожала плечами. Она смотрелась здесь как-то неуместно, словно школьница в вечернем наряде матери.
– Я тут долго не пробуду, – сказала она, не вдаваясь в детали. – Хочешь сэндвич? Круассан?
Я глянула на ее левую руку. На безымянном пальце не было кольца. Я инстинктивно прикрыла правой рукой свое бриллиантовое кольцо, вспомнив, как спрятала его на острове.
– Нет, спасибо.
Мэри очень изменилась. Но чем? Все те же рыжеватые волосы, та же прическа. Та же улыбка, те же неровные зубы. Но глаза… Да, изменились глаза. Они стали грустными, и мне не терпелось узнать причину этой глубокой грусти.
– А что Эдвард? – Имя эхом прозвучало в ночном воздухе, и я в ту же секунду пожалела о сказанном.
– Эдварда нет, – безучастно промолвила она, глядя в окно на сверкающие огни Парижа и Сену вдалеке. – Больше нет. Послушай, мне не хочется об этом говорить, если ты не против.
Я быстро кивнула:
– Представить не могу, что тебе пришлось пережить во время оккупации.
Мэри провела рукой по волосам.
– Просто ужас, Анна. Мне повезло, что я, американка, все еще здесь. Во многом помог французский, я учила его в колледже. Документы, которые Эдвард… – Она запнулась, словно упоминание его имени ее ранило. – Он сделал все необходимые бумаги. Удивительно, что меня не схватили, ведь я участвовала в Сопротивлении.
– Мэри, как страшно… Ты такая храбрая.
– Нацисты проводили чистки. Стоило что-то не так сказать или сделать, тебя сразу отправляли на допрос. Выселяли бедные еврейские семьи. – Она остановилась, указывая на дверь: – В этом доме жили три семьи. В соседней квартире – четыре человека. Мы пытались их спасти, но опоздали. Не знаю, вернутся ли они когда-нибудь…
– Ах, Мэри…
Она встряхнула головой, словно отгоняя воспоминания – возможно, слишком болезненные, – и достала носовой платок.
– Прости. Я думала, что смогу тебе все рассказать, но боюсь, это слишком тяжело…
Я взяла ее за руку, заметила маленький розовый шрам и сразу вспомнила Бора-Бора.
– Пожалуйста, – сказала я, – давай не будем говорить о прошлом.
– Боюсь, оно меня никогда не оставит, – вздохнула Мэри.
Я попыталась сказать что-то хорошее:
– Но город спасен.
– Да, и это чудо. Мы думали, что его сожгут вместе с нами.
– Мэри, – осторожно начала я, – как ты здесь оказалась? Из-за письма, что я дала тебе перед отъездом с острова?
– Если бы ответ был так прост… Нет, зря я сюда приехала.
На мгновение я пожалела, что отдала письмо и не уберегла Мэри от этих страданий. Но иначе она бы не оказалась в Париже. Не нашла Уэстри. Не позвонила. Я изумилась, как переплетались наши истории, надеясь, что всех все-таки ждет счастливый финал.
– Куда теперь? – спросила я, внимательно вглядываясь в ее лицо, надеясь увидеть улыбку или свет в глазах, хоть какой-нибудь признак надежды. Но Мэри мрачно посмотрела в окно:
– Пока не решила.
За окном блестели огни, и мне стало легче при мысли о том, что где-то там, в этом городе, – Уэстри.
– Ты пойдешь завтра со мной в больницу? Я ужасно нервничаю перед встречей, после… После стольких месяцев.
На мгновение взгляд Мэри прояснился.
– Конечно, пойду. Знаешь, Стелла тоже здесь.
– Правда?
– Да, с прошлого месяца.
– А Уилл?
– Тоже. У них скоро свадьба.
– Чудесно. Буду рада ее увидеть.
– Несколько дней назад они отправились на юг. Она огорчится, что вы разминулись.
– Во сколько нам завтра выходить?
– Посещения начинаются в девять. Возьмем такси. Твоя комната прямо по коридору – вторая дверь налево. Ты, наверное, устала. Иди, отдохни.
– Спасибо, Мэри, – сказала я и взяла сумку.
Прежде чем отправиться в спальню, я еще раз оглядела гостиную. Мэри неподвижно сидела на диване, опустив руки на колени и глядя на Сену и сияние освобожденного Парижа.
Я почувствовала – здесь, в этих стенах, что-то произошло. Что-то трагическое.
* * *
Вдали показался Американский госпиталь, и я сжала руку Мэри, глядя на огромный фасад. Солнечная погода не смягчила вид сурового здания.
Я повернулась к Мэри:
– Почему оно такое…
– Враждебное?
– Да.
– До освобождения здесь творились страшные вещи.
Мэри рассказала, что двенадцатиэтажное здание, некогда больница Бьежон, самая большая в Париже, было захвачено нацистами. После освобождения генерал-майор Пол Хоули, хирург, очистил здание от оборудования, которое нацисты использовали для жестоких экспериментов над людьми, в основном – поляками и евреями. Теперь на верхнем этаже нарисовали красный крест, но мне показалось, он скорее походил на бомбардировщик.
