Я закуталась в одеяло, не обращая внимания на то, что в дверь снова постучали. Я не хочу видеть Максин. Не сейчас. Уходи. Пожалуйста, уходи. Оставь меня с воспоминаниями.
Через несколько мгновений под дверь подсунули листок бумаги. Сначала я пыталась сделать вид, что не вижу его, но все-таки он привлекал мое внимание. Я с трудом села, потом встала, подошла к двери и подняла записку.
На бежевом листке бумаги я увидела знакомый почерк:
«Дорогая Антуанетта,
Я знаю, тебе больно. Мне тоже. Позволь тебя утешить.
Максин».
Я положила пальцы на холодную ручку и медленно ее повернула. Приоткрыв дверь, я увидела, что в коридоре стоит Максин. Волосы убраны в обычную прическу. Вокруг талии аккуратно повязан выглаженный передник. В руке поднос с сэндвичами. В стеклянной вазочке стоит роза, а из глиняной кружки поднимается пар. Я вдохнула аромат бергамота и отпустила ручку.
– Максин! – заплакала я.
Она поставила поднос на прикроватный столик и обняла меня. Слезы текли ручьем, хлынув из глубин моего сердца таким потоком, что я засомневалась, смогу ли остановиться.
– Выпусти все, – прошептала она, – не держи в себе.
Когда слезы иссякли, Максин протянула мне платок и чашку чая, и я села, притянув колени к груди.
– Можешь ничего не говорить, – мягко сказала она, – если не хочешь.
Я впервые заглянула ей в глаза и увидела боль.
– Мне так жаль, что я написала тебе то письмо. Не следовало этого делать. Тебе должен был рассказать отец. Это не мое дело.
Я сжала холодные пальцы Максин.
– Ты все честно мне рассказала и правильно сделала.
– Ты когда-нибудь сможешь простить меня? – Из-за акцента голос казался еще растеряннее, еще неувереннее. – Будешь ли любить так, как прежде?
Я глубоко вздохнула.
– Максин, я по-прежнему тебя люблю.
У нее заблестели глаза.
– А теперь ешь сэндвичи и расскажи про остров. Я чувствую, тебе есть о чем поведать.
Я кивнула, готовая рассказать ей обо всем. Ну, или почти обо всем.
* * *
На следующий день небо очистилось и выглянуло июньское солнце. На душе стало легче.
– Доброе утро, Антуанетта, – прощебетала с кухни Максин, – завтрак на столе.
Я улыбнулась и села за стол, разглядывая тарелку: свежие фрукты, хлеб с маслом и омлет – настоящий пир по сравнению с едой на острове.
Максин сняла передник и села с нами за стол. Папа погладил ее по щеке, и я поняла, что мне все-таки понадобится время, чтобы окончательно привыкнуть к их отношениям. Как там мама?
– Папа, – осторожно начала я, – есть новости от мамы?
Максин опустила вилку. В воздухе повисло напряжение.
– Да, – ответил он. – Она в Нью-Йорке, милая. Ты ведь знаешь. Уверен, она тебе писала. – Он достал из кармана клочок бумаги. – Просила тебя позвонить по этому номеру. Хочет, чтобы ты приехала. Когда будешь готова.
Я взяла бумажку и положила рядом с тарелкой. Разумеется, мама ходит по магазинам, посещает показы мод. Но счастлива ли она?
– Утром звонил Герард. – Папа был рад сменить тему.
– Да?
– Он заглянет сегодня.
Мои руки инстинктивно потянулись к медальону.
– Хорошо, – ответила я, ища взглядом поддержки Максин, – я с ним увижусь.
Улыбка Максин подсказала, что я приняла верное решение. Первый шаг в новой жизни – увидеться с Герардом и признать наше совместное будущее. Я провела рукой по пальцу, где когда-то было помолвочное кольцо, и вздохнула.
– Отлично, – отозвался папа, – я попросил его прийти к двум.
* * *
Подъехала машина Герарда, я услышала его шаги по дорожке. Внутри все замерло. Что я ему скажу? Как мне себя вести?
В комнату проскользнула Максин и указала в сторону лестницы.
– Он здесь, Антуанетта, – мягко сообщила она. – Ты готова?
Я поправила прическу и направилась к ступеням.
– Да.
Первый шаг, потом второй. Я слышала, как внизу Герард разговаривает с папой. Неожиданно, но внутри все затрепетало. Третий, четвертый. Голоса умолкли. Пятый, шестой шаг. Вот он, стоит внизу, смотрит на меня с такой любовью и нежностью, что я не в состоянии отвести взгляд.
– Анна!
– Герард! – Мой голос дрогнул. Его левая рука безжизненно покоилась в бежевой повязке.
– Так и будешь стоять там или поцелуешь раненого солдата?
Я ухмыльнулась, стрелой слетела вниз, прямо в его объятья, и запечатлела на щеке легкий поцелуй, как будто мы расстались только вчера.
Папа закашлял и посмотрел на Максин.
– Не будем мешать, – улыбнулся он. – Наверняка вам есть что обсудить.
Прикрыв двери, Герард взял меня за руку, подвел к дивану в гостиной и сел рядом.
– Боже мой, ты не представляешь, как я скучал по тебе… Словами это не передать.
Я и забыла, насколько он удивительно, безупречно красив.
– Прости, что редко писала, – вздохнула я.
– Ну, что ты… Понимаю, было не до того.
Если бы он знал истинную причину, смог бы меня простить?
– Твоя рука, – сказала я, нежно коснувшись его плеча. – Ах, Герард. Папа сказал, она может не восстановиться.
Он пожал плечами.
– Я мог там умереть. Все вокруг погибали. Все, кроме меня. Сам не понимаю, как я выжил.
Герард стал другим. Более благородным.
Он потянулся к моим ладоням и замер, заметив, что на левой руке нет кольца.
– Герард, я…
Он покачал головой:
– Можешь не объяснять. Мне пока достаточно того, что ты здесь, рядом со мной.
Я положила голову ему на плечо.
Сентябрь 1944
– Можешь поверить, что я выхожу замуж? – спросила я у Максин, любуясь белым шелковым платьем, привезенным мамой из Франции еще до войны.
– Ты прекрасна, Антуанетта, – заверила она, закрепляя на лифе булавку. – Вот здесь надо будет чуть-чуть подшить. Ты что, похудела?
Я пожала плечами:
– Нервы.
– Тебя что-то тревожит, милая? Расскажи.
Я не успела ответить – зазвонил телефон.
– Я подойду, – поспешила я вниз. – Наверное, это Герард.
– Привет, – бодро поздоровалась я, слегка запыхавшись. – Ни за что не догадаешься, что на мне надето!
В трубке что-то затрещало.
