Уэстри сел на старый деревянный стул. Я впервые заметила в его взгляде что-то таинственное. Ему было нелегко хранить тайну, но он держался твердо.
– Как тебя убедить, что мы не можем искать справедливости? Во всяком случае, той, о которой говоришь ты. Случилось так, как случилось. Всё, точка.
Я кивнула и взяла его за руку. Было глупо ссориться в этот вечер. Я выглянула в окно и разглядела вдали корабль.
– Он еще там.
Уэстри прижал меня к себе, и я вспомнила о письме, где призналась ему в своих мечтах о будущем. Он прочитал? Он тоже хочет провести со мной жизнь? Я судорожно вздохнула:
– Уэстри?
– Да, любовь моя?
– Ты получил письмо?
– Нет. Я давно здесь не был.
Он направился к половице, но я удержала его.
– Подожди, – застенчиво попросила я, – спрячешь в карман, когда будем уходить. Я хочу, чтобы ты прочитал его без меня.
– Плохие новости?
– Нет, нет. Просто подожди.
Он кивнул, крепко прижав меня к себе, а потом включил маленький приемник, и снова заиграла французская радиостанция. Обнявшись, мы начали танцевать.
– Не будем думать ни о чем, кроме нашей любви.
– Хорошо, – прошептала я.
Его слова, подобно магии, рассеяли войну, беспокойство о Китти, жуткое убийство на берегу. Бунгало вновь принадлежало только нам двоим.
* * *
Вскоре после заката Уэстри поцеловал меня в щеку.
– Похоже, нам пора.
Я чувствовала его беспокойство. Не знаю, было ли дело в приближающемся враге или пугающем осознании скорой разлуки, но наше время подходило к концу.
– Наверное, – согласилась я, задумавшись о том, что будет, если мы останемся в бунгало и на остров нападут японцы.
Я встряхнула платье и поправила прическу.
– Не забудь письмо.
– Конечно. – Он наклонился и залез под половицу. – Но какое письмо? Тут ничего нет.
– Глупости. – Я села рядом с ним. – Конечно, есть. Может, оно куда-нибудь завалилось?
Я засунула руку под половицы, но, к моему ужасу, даже в глубине ничего не обнаружила.
– Боже, Уэстри. Его нет.
– Как нет? Никто не знает о тайнике – если ты никому не рассказала.
– Конечно, я никому ничего не рассказывала.
Где-то в океане сверкнул огонь, и Уэстри забеспокоился сильнее.
– Потом разберемся. Я должен проводить тебя назад.
Дверь со скрипом закрылась, и Уэстри запер ее.
– Вернемся через джунгли. Так безопаснее.
Я кивнула и взяла его за руку. Идя сквозь чащу, я думала о письме. Кто и зачем забрал его? У нас осталось так мало времени… Я хотела, чтобы Уэстри знал о моих чувствах и надеждах. Будет ли возможность ему сказать? Взаимно ли это?
Но когда мы подошли к базе, я больше не думала о письме. Меня волновало совсем другое.
– Уэстри, – в панике прошептала я, подойдя к женским казармам, – мы должны вернуться!
– Почему? – удивился он.
– Картина. Мы забыли картину.
– Заберем потом.
– Нет! Тот, кто забрал письмо, мог взять и картину.
На мгновение Уэстри заволновался, но потом покачал головой:
– Нет. Тогда картины бы уже там не было.
– Но у меня плохое предчувствие. Невыносимо думать, что ее тоже украдут. Ее надо передать в музей, в галерею, где все будут любоваться ею.
– И мы обязательно ее туда доставим. Как только минует опасность. Обещаю. Я принесу ее.
– Обещаешь?
– Да. – Он чмокнул меня в нос.
Я повернулась к казармам.
– Будь осторожен.
– Ты тоже.
* * *
– Вот ты где! – прошептала сестра Гильдебрандт. Даже шепот в ее устах походил на крик. – Мне некогда выслушивать твои объяснения и отчитывать тебя, скажу только одно – ты последняя, кто спускается в убежище. Японцы на подходе. Полковник приказал женщинам спрятаться. Надо торопиться.
С колотящимся сердцем я последовала за сестрой Гильдебрандт вниз по ступенькам. Я потрогала место на платье, куда обычно прикрепляла булавку с розой, ту, что Китти подарила мне еще в Сиэтле, но не обнаружила ее. Она пропала, хотя еще утром была на месте. Я резко остановилась.
– Чего ты ждешь? – выпалила сестра Гильдебрандт.
Я растерянно посмотрела на ступеньки и обернулась.
– Просто кое-что потеряла, – пробормотала я. – Кое-что важное.
– А жизнь для тебя важна?
Я вяло кивнула.
– Тогда пойдем. Нам нужно в подвал.
Как я могла потерять булавку? Я представила, как она лежит на пляже, в песке, и волна уносит ее в океан. Меня передернуло при мыслях о Китти. Это знак: дружбе пришел конец?
Мы с сестрой Гильдебрандт спустились вниз, она заперла дверь, подняла коврик и открыла люк в полу.
– Ты первая, – указала она на темную дыру.
Я разглядела лестницу, ведущую в полумрак, где мерцало несколько фонарей. Добравшись до пола, я увидела Лиз, Стеллу и нескольких других девушек.
– Китти? – позвала я. – Ты здесь?
Никто не ответил. Я взволнованно повернулась к сестре Гильдебрандт.
– Там, – сказала она, указав на одинокий огонек в дальнем правом углу.
– Китти.
Я направилась к ней и, наконец, смогла разглядеть маленькое, испуганное лицо и растрепанные кудри. Китти с потерянным видом прижималась к стене.
– Я волновалась, что тебя нет, – всхлипнула она, утирая слезы.
Я села рядом и взяла ее за руку:
– Я здесь.
* * *
Никто не знал, что творится наверху. Часа через два, около полуночи, сестра Гильдебрандт велела Стелле помочь раздать провизию – воду и консервированные бобы. Хватит на несколько дней, даже недель. Я подумала о перспективе жизни в темноте и питании консервами, и меня передернуло.
– Держи. – Стелла протянула мне флягу. Я сделала большой глоток и с трудом проглотила воду. Привкус ржавчины.
Вдруг наверху раздались шаги. Мы все окаменели.
– Сестры, – прошептала сестра Гильдебрандт, потянувшись к висящей на стене винтовке, – выключите свет.
Мы подчинились и слушали в темноте, как шаги становятся все громче, все ближе. Послышался глухой стук, крышка люка со скрипом поднялась. Я сильнее сжала руку Китти. Господи. Японцы здесь.
Но вместо чужого языка послышался знакомый голос:
