– Я так и делаю, поэтому возникает следующий вопрос: ты заходил в лазарет?
– Да, – ответил Уэстри, наслаждаясь моей ревностью.
– И что?
Он покачал головой:
– Доски не подошли.
– Отлично. Мне нравятся старые.
Он провел пальцем по моему затылку.
– Мне тоже.
– К тому же новые половицы лишат нас почтового ящика.
– Значит, решено единогласно, – Уэстри стукнул воображаемым молотком, – оставляем скрипучие половицы.
Он взял в руки медальон и осторожно открыл его.
– Все еще пустой?
– Да. Я пыталась придумать, что положить внутрь, но пока вдохновение меня не посетило.
Уэстри задумался.
– Нужно что-то, напоминающее об этом месте, что согреет твое сердце воспоминаниями о нашей любви.
Я нахмурилась и выхватила медальон у него из рук.
– Воспоминаниями о нашей любви? Ты говоришь, будто наши дни сочтены, будто это просто…
– Тсс, – прервал он меня, приложив палец к моим губам. – Я хочу любить тебя всю оставшуюся жизнь, но впереди, как ты знаешь, следующий этап службы. Пока я в Европе, сколько бы ни продлилась эта война, я надеюсь, что ты, открывая этот медальон, будешь вспоминать обо мне. Это поможет пережить разлуку.
Уэстри встал, обшарил комнату, ощупав стол, плетеные стены и занавески, и, наконец, присел на пол.
– Вот, – сказал он, протянув мне маленький кусочек скрипучей половицы, – кусочек бунгало. Ты можешь всегда носить его с собой, а где он, там и я.
Я едва не расплакалась, когда Уэстри открыл медальон и положил в него кусочек дерева. Идеально.
– Готово, – объявил он, прижав медальон к моей груди, – теперь я всегда с тобой.
Поцелуй дал ему понять, сколь высоко я оценила его жест.
* * *
Вскоре после заката Уэстри зажег на столе свечу, и мы сидели в обнимку, слушая бриз и пение сверчков, пока наше внимание не привлек странный звук.
В темноте прозвучал агрессивный и решительный мужской возглас, а затем – отчаянный женский крик. Сначала голоса звучали где-то в отдалении, в чаще джунглей, достаточно далеко, но когда крики приблизились, я инстинктивно сжала руку Уэстри.
– Как думаешь, что это?
– Не знаю, – ответил он, поднимаясь и быстро надевая рубашку, – но, похоже, женщина в беде. Оставайся здесь, – приказал он.
– Будь осторожен, – прошептала я. Я не знала, чего бояться – что Уэстри отправляется туда в одиночку или что я останусь в бунгало одна.
Он тихо проскользнул в дверь и, прислушиваясь, двинулся сквозь кусты. Мы услышали новый крик и шорох шагов. Кто-то бежал.
Я встала и обулась, сожалея, что в бунгало нет никакого оружия. Уэстри принес винтовку? Вряд ли. Мужчины редко выносили оружие за пределы базы. Я судорожно сглотнула. Уэстри там совсем один. А если ему нужна помощь? Я не могла просто оставаться в бунгало и ждать.
Я тихо вышла наружу, заметила возле стены бунгало деревяшку и схватила ее. На всякий случай.
Я прокралась в сторону пляжа, но резко обернулась: неподалеку хрустнула ветка. Сзади кто-то есть? Сердце ушло в пятки. Где-то там затаилась опасность. К нам подобралось какое-то зло.
Раздался новый крик, на этот раз совсем рядом с пляжем.
– Нет, нет, пожалуйста, не надо, пожалуйста!
Я охнула. Мне был знаком этот голос. Боже мой. Атея. Она пытается пробраться сюда, в бунгало? Должно быть, ее преследует Ланс. Где Уэстри? Я рванула сквозь кусты к пляжу и увидела сцену, которую запомнила навсегда.
В темноте было непросто различить лица, но когда глаза привыкли, передо мной разыгрался настоящий кошмар. Я видела, как мужчина держал ее за волосы. Потом в лунном свете мелькнула сталь. Боже, нет. Нож. Он провел лезвием по шее девушки, и я, онемев, смотрела, как хрупкое, безжизненное тело упало на песок.
– Нет, – простонала я, не в силах даже закричать. Нет, только не это.
Темная фигура зашвырнула нож в чащу, словно мяч, и бросилась прочь по пляжу.
Я побежала к Атее, задыхаясь от слез.
– Атея, мне так жаль…
Я положила ее голову себе на колени, она была вся в крови. Атея задыхалась и ловила открытым ртом воздух.
– Он, он, – бормотала она.
– Нет, милая, – прошептала я, – не пытайся говорить. Молчи.
У Атеи потекла кровь изо рта. Она умирала. Если бы мы вовремя доставили ее в лазарет, доктор Ливингстон мог бы ее спасти. Мы должны ее спасти.
Атея указала на свой большой, округлившийся живот. Она беременна. О, боже.
– Уэстри! – позвала я, – Уэстри!
Я услышала шаги с той стороны, куда убежал Ланс, и взмолилась, чтобы это был не он.
– Уэстри! – окликнула я вновь.
– Я здесь, – отозвался он, – это я.
– Ах, Уэстри! – заплакала я. – Посмотри на нее. Посмотри, что он с ней сделал. И с ребенком.
Атея подняла руку, словно пытаясь до кого-то или чего-то дотянуться.
– Она не выживет, – проговорил Уэстри.
– Что ты несешь?! – в отчаянии закричала я. – Конечно, выживет. Она должна выжить. Я обещала, что защищу ее от этого чудовища.
Дыхание Атеи стало судорожным.
– Она справится, – всхлипнула я, – мы должны ее спасти.
Уэстри положил руку мне на плечо.
– Анна, – прошептал он, – у нее перерезано горло. Лучшее, что мы можем сделать – облегчить ее боль, ее страдания.
Я поняла, о чем он, но не знала, смогу ли справиться – наперекор всему, чему меня учили. Но, держа умирающее тело Атеи на руках, я осознала – это не просто правильный, а единственный выход.
– Иди, принеси мою сумку. Скорее!
Уэстри вернулся с моей сумкой и достал морфий – в войну его держала под рукой каждая медсестра. Препарата было достаточно, чтобы успокоить 120-килограммового мужчину или отправить девушку весом в 50 килограммов ко вратам рая.
Я поцеловала Атею в лоб и ввела ей в руку первую дозу, растерев место укола.
– Вот и все, – прошептала я, пытаясь сдержать слезы и говорить спокойным, уверенным голосом. – Скоро боль пройдет. Расслабься.
Дыхание стало поверхностным. Когда я ввела вторую дозу, глаза Атеи закатились, веки задрожали и закрылись. Я измерила пульс и приложила ухо к сердцу.
– Она умерла, – сообщила я Уэстри со слезами на глазах, – их больше нет. Как он мог это сделать? – воскликнула я. – Как мог?
Уэстри положил тело Атеи на песок и помог мне подняться на ноги.
