– Как я могу тебя отблагодарить?
– Не нужно, – улыбнулся он. – Хотя вот что: поможешь раздобыть мне новую рубашку?
– А правда моей малышке этот оттенок к лицу? – улыбнулась в ответ Китти.
Уэстри засмеялся, переодеваясь в белый медицинский халат, что висел на крючке возле кровати – вероятно, доктора Ливингстона.
– Тебе идет, – подмигнула я.
Мы повернулись к двери, услышав, как повернулась ручка. Зашла сестра Гильдебрандт. Уэстри в белом халате ее напугал.
– Вы кто?
– Уэстри Грин, мадам. Я просто помогал устроиться этим двоим – вернее, троим, – а теперь я собираюсь домой.
– Теперь я справлюсь сама, солдат. Халат можешь вернуть позже, только не забудь его постирать и погладить.
Уэстри кивнул и направился к двери.
– Доброй ночи, дамы, – попрощался он, улыбнувшись мне на прощанье.
– Доброй ночи.
Когда Уэстри ушел, я невольно заметила в глазах Китти разочарование.
– Анна, Китти, вы в порядке?
– Да, – ответила я. – Ребенок здоров. Но ее нужно помыть. Вернее, их обеих.
Сестра Гильдебрандт достала из шкафа таз.
– Анна, ты помоешь девочку.
– Конечно, – ответила я, забирая у Китти ребенка.
– Я позвоню Мейхьюсам, скажу им, чтобы приехали. Когда закончишь, завернешь младенца в эту простыню. У них дома есть одежда и пеленки.
Китти покачала головой:
– Мейхьюсы?
– Это пара, которая заберет твоего ребенка, – пояснила ей сестра Гильдебрандт.
Лицо Китти исказил ужас.
– Но так быстро… Я…
– Это твое решение, Китти. Так нужно. Ты не можешь оставить ребенка здесь. Так будет лучше для вас обеих. Чем скорее отпустишь малышку, тем лучше.
Китти печально наблюдала, как я мою ее девочку, намыливая маленькую головку и осторожно стирая пену влажной тряпкой.
– Ее зовут Адела, – пробормотала Китти.
– Ты не можешь давать ей имя, дорогая, – возразила сестра Гильдебрандт. – Мейхьюсы назовут так, как хотят.
– Не важно! – отрезала Китти, отведя взгляд. – Для меня она всегда будет Аделой.
Я промокнула с нежной кожи оставшееся мыло, вытащила младенца из ванночки и положила на полотенце. Насухо вытерев, я осторожно завернула малышку в простыню, как сказала сестра Гильдебрандт, и протянула крошечный сверток Китти.
– Нет, – отвернулась она, утирая слезы, – я не могу ее взять. Если возьму, то уже не отпущу. Анна, разве ты этого не понимаешь?
Китти зарыдала. За последние годы я ни разу не видела, чтобы она плакала так горестно.
Я тяжело вздохнула, стараясь сохранять самообладание, и вынесла ребенка из комнаты. Пришлось подождать, пока в коридоре не появилась пара, им было лет тридцать. Сквозь закрытую дверь слышались приглушенные всхлипывания Китти.
Сестра Гильдебрандт им кивнула.
– Джон и Эвелин Мэйхьюс – представила она мужчину и женщину, натянуто улыбаясь. – Они заберут ребенка.
Супруги показались мне добрыми людьми, а по открытой улыбке женщины я почувствовала, что они примут малышку с любовью. Она погладила младенца по голове.
– Должно быть, она хочет есть, – сказала Эвелин, забирая сверток у меня из рук, – у нас в машине бутылочка с молоком.
Сестра Гильдебрандт с молчаливой гордостью наблюдала, как новоявленная мать нянчится с ребенком.
– Ее зовут Адела, – тихо сказала я.
– Красивое имя, правда, мы выбрали другое. Но я запишу его в свидетельство о ее рождении.
Я отступила назад. Супруги поблагодарили сестру Гильдебрандт и ушли – их семья увеличилась на одного человека.
– Пойду к Китти, – сказала я и потянулась к ручке.
– Анна, подожди, – остановила меня сестра Гильдебрандт, – не сейчас. Сначала я с ней поговорю.
Я не знала, что она задумала, но ее серьезный вид заставил меня повиноваться. Я прождала за дверью, казалось, целую вечность. Что она там делает? Что говорит Китти?
Я прижалась ухом к двери и вдруг услышала слова сестры Гильдебрандт: «Я была в такой же ситуации». Ее слова меня шокировали. Когда ручка двери, наконец, повернулась, я отпрыгнула в сторону.
Из комнаты вышла Китти. Ее глаза были сухи, а на лице застыло незнакомое выражение – пустое и бессмысленное.
Глава 11
Сестра Гильдебрандт освободила меня от обязанностей в лазарете, чтобы я могла ухаживать за Китти. Я сидела в комнате рядом с ней, хотя, думаю, она предпочла бы побыть в одиночестве.
– Может, поиграем в карты? – предложила я.
– Нет, – ответила Китти, – спасибо, что-то не хочется.
Я приносила ей еду и предлагала почитать журналы. Лиз считала, что Китти все еще восстанавливается после болезни, и занесла два номера журнала «Вог», но Китти просто положила их на кровать и безучастно уставилась в стену.
Я знала, что ничем не могу помочь. Она должна пройти через это сама. Поэтому через два дня после родов я отправилась прогуляться по пляжу и навестить бунгало. Мне было необходимо сменить обстановку, а Китти хотела побыть одна.
Как я и надеялась, Уэстри был там, дремал на постели в лучах полуденного солнца.
– Привет, – прошептала я, устраиваясь рядом с ним. Он открыл глаза, тепло улыбнулся и пододвинулся поближе ко мне.
– Ты и не знаешь, что спал в помещении, где находится шедевр.
Уэстри с восхищением провел пальцем по моему лицу.
– Я знал об этом с того дня, как ты здесь появилась. Ты – величайшее произведение искусства в мире.
Я улыбнулась и покачала головой:
– Нет, глупенький. Я не об этом. Я говорила о картине. – Я достала из-под кровати холст. – Это Гоген.
Уэстри резко встал, посмотрев на полотно новым взглядом.
– Ты серьезно?
Я кивнула.
Он потрясенно покачал головой.
– Я так и думал, что это кто-то из постимпрессионистов, но молодой, менее известный художник, или даже ученик. Но, боже мой, – Гоген? Откуда такая уверенность?
– Мне сказала об этом старая островитянка, – с гордой улыбкой сообщила я.
Уэстри сел на кровать рядом со мной, чтобы получше разглядеть картину.
– Не подписано.
– Возможно, он не сразу подписывал работы.
– Может. Моне поступал так же.
Я внимательно посмотрела на холст.
– Посмотри на мазки.
– В этой картине легко потеряться, – сказал Уэстри, любуясь сокровищем.
