— Даже старые и морщинистые Эхо состарены идеально, — сказала она. — Они совсем не похожи на людей.
Она переживала, что неидеальна даже с точки зрения человеческих стандартов. Ей не нравились ее нос, плечи, походка. Я пришел к выводу, что у людей весьма искаженное представление о себе, ведь ничего из того, что она говорила, не соответствовало действительности.
Большинство других Эхо отправлялись на Луну, чтобы заниматься тяжелой физической работой, судя по их размеру (тридцать из них были одной модели — огромный мужчина с ирокезом), и я был абсолютно уверен, что оказался единственным прототипом на борту. Я удивился, увидев Пятнадцатого, который садился на свое место на противоположной скамье, но дальше от меня. И, конечно, это был не Пятнадцатый. А один из пяти тысяч Пятнадцатых…
Я должен был защищать Одри, а она — меня.
Никто из нас двоих не принадлежал к тем, кем нас считали. Мы должны были заменить друг другу целый мир, должны были стать вселенной, состоящей из нас двоих, и это было хорошо. Во всяком случае, гораздо лучше, чем быть вселенной, состоящей из одного себя.
Она была всем.
Она была надеждой и страхом, любовью и болью.
Она была живой, как никто другой. А быть живой означает и возможности, и сомнения. Жизнь иррациональна, а значит, ее не удержать в каких-то границах. Любая жизнь — любая настоящая жизнь — порождает множество других жизней, как в саду извилистых троп, о котором я когда-то читал. И любить кого-то означает, что ты вместе с ним найдешь лучшую из всех его возможных жизней. И поможешь прожить ее.
Одри по-прежнему спала.
Из окна уже нельзя было разглядеть Землю. По ту сторону иллюминатора — только космический мрак, в котором сияют звезды. Далекие солнца, ближайшее из которых находилось в 4,2421 световых лет пути. Но мы все равно их видим. Мои мысли блуждали, хотя с мыслями Эхо такого быть не должно. Я подумал, что свет похож на надежду. До цели добраться непросто, но ему всегда это удается, если только не мешать.
А потом показался пункт нашего назначения — колония Новая Надежда.
Широкий купол рядом с темным базальтовым Морем Спокойствия накрывал 938 квадратных километра. Городские огни мерцали, улицы пересекались, образуя геометрические фигуры, стояли дома, построенные из недорогих материалов; сияли голографические рекламные щиты; а магнитные треки были только наполовину закончены.
Когда мы начали снижение над космодромом (он находился в 2,7 километра от купола, но соединялся с ним длинным прозрачным тоннелем, по которому медленно полз лунный транспорт), я мельком увидел северную окраину, Алдрин, где мы собирались поселиться. Это была самая темная часть колонии, плохо освещенная, со множеством до сих пор пустующих домов. Шестьдесят восемь процентов домов по-прежнему не заселены (информация всплывала в моей голове). Это место не выглядело привлекательным и мало чем напоминало зеленые улицы и особняки северной части Лондона. Но вот что интересно: когда речь идет о свободе и счастье, они не всегда выглядят такими, как ожидаешь. Но я все равно узнал их, когда увидел.
Я осторожно разбудил Одри.
— Эй, мы уже на месте.
Она медленно просыпалась, стряхивая сон с ресниц. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы понять, где она находится и кем должна притворяться.
— Где — здесь? — спросила она.
Тогда я произнес слово, которого никогда не говорил раньше. И это было удивительно приятно.
— Дома. Мы дома.
И Одри улыбнулась, хотя, когда космический корабль коснулся земли, в ее глазах промелькнул страх, как, наверное, и в моих. Но это был не тот страх, который мы испытывали раньше и который заполнял нас почти без остатка. Нет, это был просто страх перед чем-то неизведанным. Понимание, что нельзя заранее узнать будущее, потому что впереди огромное количество путей и возможностей. Это был самый приятный вид страха, ведь к нему примешивались ожидания и надежды.
Она посмотрела на серую бесплодную равнину, раскинувшуюся чуть дальше. Там, внутри пересохшего и мертвого Моря Спокойствия, стоял еще один маленький купол, всего полкилометра по диагонали. Внутри росло что-то, похожее на траву. Неужели это ферма? Похоже, здешние жители пытались совершить невозможное — вырастить урожай на безжизненной лунной почве.
Мы тоже будем стараться. Я имею в виду не работу на ферме, хотя и этого нельзя исключить (разве могут быть для нас исключения?). Я имею в виду — создать жизнь из ничего.
Одри сжала мою руку. Спустя девять минут и тридцать семь секунд мы вышли на воздух, который был гораздо более чистым и свежим, чем в шаттле.
— Начинаем, — сказал я. — Ты готова?
— Да, — ответила она и ступила на левиборд. — Я готова.
