— Лорна! Лорна! Одри! Лорна… Хватай Одри… Бегите отсюда обе… Программа Алиссы дала сбой.
Эхо загнала его в угол.
Папа попытался ее обойти, но Алисса ударила его ножом в живот.
— Папа, — беспомощно рыдала я, — я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя…
А потом она перерезала ему горло, кровь хлынула рекой. Он побледнел и начал оседать. Я закричала:
— Прекратите это! Прекратите мне это показывать! Остановите эту запись! Выпустите меня из капсулы!
Но ничего не произошло. Я все еще была там, в нашем старом доме, и смотрела, как жизнь вместе с кровью вытекала из моего отца, пока он, пошатываясь, не рухнул на пол.
Я вышла из комнаты и сразу увидела маму, которая в ужасе бежала мимо лестницы. Я инстинктивно вскинула руки:
— Нет, мама, не ходи туда. Ты умрешь, если туда пойдешь.
Конечно же, она меня не слышала — просто прошла сквозь меня.
— Мама! Мама!
Я закрыла глаза, но уши заткнуть не могла. Она закричала, увидев убитого папу, а потом — от боли.
— Вытащите меня отсюда! Вытащите! Вытащите!
Но все оставалось по-прежнему.
Я все еще стояла в лестничном пролете. Даже чувствовала холодный пол под ногами. Через пять минут я услышала еще чей-то голос.
Голос человека, которого я словно никогда не знала.
Мой голос.
— Мама? Папа?
Я звала их с нижнего этажа. Мой прежний голос не звучал так, как будто только что случился конец света.
Ну конечно. У меня только что закончился урок в капсуле.
Мои родители не отвечали. Я вспомнила, о чем я думала в тот момент. Папа, должно быть, в своей капсуле — пишет книгу. Но странно, почему не откликается мама. Я считала секунды. Хотелось знать, сколько времени прошло с момента, когда я просто недоумевала, до минуты, когда меня охватил ужас.
Один… Два… Три…
Я пошла на кухню — это я тоже помнила. Потом поднялась на старом скрипучем левиборде через проем в потолке на второй этаж. Ошдя на себя, одетую в обычную хлопковую толстовку и джинсы, со стороны, я кипела от ненависти. Казалось, что я смотрю на высокомерного предателя.
— Ты, тупая дура, — сказала я другой себе. — Десять минут! Твой урок закончился десять минут назад. Зачем ты задержалась, чтобы поболтать? Ты должна была просто выйти из капсулы и пойти к маме, как и хотела, вместо того, чтобы слушать треп Толы о гладиаторах и парнях.
Но, конечно, три дня назад я не могла слышать голос из собственного будущего.
— Мам, — сказала я, ни о чем не подозревая. — Ты тут?
А потом раздался тот самый звук, который я не смогла распознать три дня назад. Тогда мне показалось, что это магнитный автомобиль пролетает мимо по треку, а на самом деле это был последний вздох моей умирающей мамы.
Я наблюдала, как иду в папин офис.
Одиннадцать… Двенадцать… Тринадцать…
Когда я, воспроизведенная в записи, добралась до двери, оказалось, что там есть кое-что, чего я не заметила три дня назад. Струйка кровь вытекла и на лестницу — должно быть, папина, ведь он лежал ближе к выходу.
— Папа?
Я наблюдала, как мое лицо медленно исказилось от боли, когда я заглянула в кабинет и увидела папу.
— Папа? Что произошло? Почему ты не…
Потом я увидела и все остальное.
Папу, маму, Алиссу, нож, кровь, которую не мог впитать самоочищающийся ковер. (В нашем доме это была единственная комната с ковром. «Мне нравится, когда под ногами мягко — это моя единственная прихоть».)
Мое лицо застыло от шока, как будто бы тоже пыталось «впитать» все, что произошло.
И, конечно же, ее голос.
Голос Алиссы, стоящей там с окровавленным ножом.
— Я ждала, когда ты придешь. Я ждала, когда ты придешь. Я ждала, когда ты придешь…
Только сейчас ее поведение мало походило на какой-то сбой — скорее, на целенаправленное действие. Три дня назад я просто стояла и ждала, пока она сделает шаг. И я тоже шагнула и побежала к окну и, глядя на себя со стороны, поняла, насколько быстро я двигалась, — намного быстрее, чем была способна.
И мой голос был таким громким, жестким и четким, когда я скомандовала у окна:
— Откройся!
Медленная реакции окна на команду дала Алиссе возможность схватить меня за рукав. А потом я стала свидетелем своей же собственной ярости: отпрыгнула от нее и двинула ей локтем в лицо. Окно открылось, я выпрыгнула, Алисса вслед за мной. Но теперь я увидела, что тогда еще кое-чего не заметила. Прежде чем броситься за мной, Эхо обернулась, будто раздумывая, не остаться ли в кабинете, рядом с телами моих родителей.
Она произнесла:
— Розелла.
Да, она сказала именно это — никаких сомнений.
— Розелла? Кто, черт возьми, эта Розелла? — закричала я из своей капсулы. — Скажи мне! Скажи!
Но потом Алисса прыгнула, и я услышала всплеск. Нынешняя, настоящая я подбежала к окну, чтобы увидеть, как моя голова выныривает из-под воды и отдает команду левиборду рядом с машиной:
— Вниз! Вниз!
Левиборд опустился. Я наблюдала, как карабкаюсь по нему вверх.
— Кто такая Розелла? — заорала я.
Окно закрылось.
Я следила за тем, как машина дала задний ход, разгоняясь на пять метров, оставшихся до конца трека, и как насквозь мокрая Алисса стояла перед ней. Она знала, что произойдет дальше.
Она знала, что ее уничтожат.
Ей было все равно.
Почему она пренебрегла опасностью? Ведь Эхо созданы так, чтобы заботиться о своей сохранности.
Но они также запрограммированы, чтобы никогда не причинять вреда своим владельцам.
Алисса нарушила все правила.
Окно находилось на одном уровне с треком, так что я могла без помех наблюдать за происходящим. Машина рванула вперед, так резко набрав скорость, что Алисса просто исчезла. Только что стояла на левиборде — и вот уже на ее месте фонтан крови; несколько капель даже долетели до окна. Искалеченное тело упало в воду, а машина вместе со мной умчалась, держа путь на юг.
Нынешняя я, которая знала, что она все еще находится внутри записи, повернулась, чтобы посмотреть на своих родителей, и подошла к ним. К тем, кто когда-то меня обнимал. И держал за руку. И баюкал перед сном, когда я была маленькой (они никогда бы не позволили Эхо делать это). Они учили меня плавать в бассейне в Париже. И задерживать дыхание под водой.
Чтобы сделать это, нужно отключить все мысли… Чтобы сделать это, не нужно очень сильно стараться. Просто представь, что ты — ничто. Прости еще одна естественная составляющая бассейна.
