Поэтому Николай лег неподалеку на теплый валун, нависающий над морем, снял пиджак и рубаху, сунул их под голову и стал загорать, поглядывая сверху на пацана и машину. Ну а если честно – то не столько на пацана, сколько на его мать, конечно. Потому что мать – такая клевая рыжая телка, каждая грудь по пуду, лифчик только на сосках держится, а задница – как у молодой кобылы и уже загорелая, хотя всего-то конец апреля.
Николай, еще когда шел по тропе над пляжем, увидел эту задницу и чуть не споткнулся. И пошел на нее, как бык на красный лоскут, только через минуту опомнился, что это же не Подлипки и не Клязьма, а Бостонский залив. И красиво, падла, – как в кино! Когда в Москве пошли западные фильмы, он нагляделся всяких американских пейзажей, но кто ж не знает, что в кино все врут! Разве мог он представить тогда, что сам окажется в этой красоте – чаши пустынных пляжей в окружении гранитных валунов и на фоне офигительных яхт и скайтеров, шастающих по зелено-синему заливу на досках с разноцветными парусами. На взлобье высокого берега – роскошные особняки, дачи, рестораны, пиццерии, «мерседесы», «линкольны», йодистый запах океана, а в гаванях – рыбачьи катера с решетчатыми ловушками на крабов, а в чаше одного из пляжей, как жемчужина в раковине, – эта загорелая задница!
И он – здесь! Он прибыл сюда еще вчера и почти случайно. Когда в грузовичке Натана кончился бензин, он загнал его с дороги в лес, снял номера и сунул их ребром в землю, присыпал прошлогодней листвой и пошел по шоссе на северо-восток – просто так, наобум, лишь бы двигаться.
Через двадцать минут рядом остановился грузовик с надписью «KRAFT», и черный гигант-шофер крикнул ему что-то из кабины. Николай не понял ни слова, но залез в кабину и сказал:
– Сэнкью, мистер.
Черный посмотрел на него с удивлением, но тронул машину, и они поехали. В кабине гремел джаз, на джаз налезали какие-то голоса из крошечной рации. Негр опять что-то спросил у Николая, но Николай только беспомощно улыбнулся: «Не понимаю». Тут негр стал перечислять какие-то названия, а Николай из всего перечня уловил только одно знакомое слово «Бостон» и ухватился за него, закивал: «Бостон! Ага! Бостон!» Через полчаса он знал, что негра зовут Гораций, что он из Милуоки и что на следующей развилке он пересадит Николая на трак – грузовик, идущий в сторону Бостона, а сам попилит в Канаду, в Монреаль.
И к вечеру, сменив два грузовика, Николай, с головой, раскалывающейся от пяти часов бесплатной практики в английском, оказался на перекрестке 95-й и 128-й дорог, под указателем с надписью «Pebody». К этому времени он уже придумал себе легенду, что добирается в Бостон к сестре, которая почему-то не встретила его в аэропорту, и четко усвоил, что Америка – страна доверчивых фраеров, которые и подвезут, и угостят сандвичем и кофе, и поверят каждому твоему слову, даже если не поймут его, и еще дадут тебе на прощание свой телефон и адрес.
Переночевал он в мотеле «Motor Inn» – точно таком, как вчерашний возле Нью-Йорка, и это стоило аж двадцать долларов!
Но зато никто не спрашивал у него документов, а просто он отдал двадцатку и получил ключ от комнаты, в которой были телевизор, душ, мыло, чистое белье, Библия и залетный запах морского ветра.
А утром он вернул ключ, пошел на этот морской запах и, съев по дороге два куска пиццы по «доллар-твэнти», к полудню был уже здесь, в этом райском заливе. Конечно, надо было решать, что делать, где-то и как-то устраиваться, но пока у него были деньги, он откладывал эти заботы. Он ушел от Натана, у него есть документы, и он никого не убил. Он чист в этой стране, а его виза истекает лишь через месяц. Можно позагорать на пляже, подышать океаном и поглазеть на эту роскошную задницу. Надо бы и туфли снять, чтоб ноги подышали…
Он не заметил, как уснул под теплым солнцем, а проснулся от всплеска воды и истошного женского крика:
– Хэлп! Хэлп! Джонни!!!
Он рывком сел на камне, и ему хватило мига, чтобы понять, что случилось. Этот пацан таки сдернул ручку тормоза, и машина скатилась с откоса, рухнула в воду и теперь быстро тонет передком вниз. И в машине – этот шкет! А эта жопастая дура бегает вдоль берега и орет скайтерам «Хэлп!».
Он вскочил, пробежал по валуну к обрыву и, не снимая ни брюк, ни туфель, прыгнул в воду.
Ледяная вода обожгла разгоряченную кожу, но ему некогда было думать об этом, он только успел в нырке сбросить туфли и тут же направил свое тренированное тело вперед, к тонущей машине, но перед самой машиной вынырнул, потому что вода в этом красивом заливе оказалась такой грязной – руки своей не увидишь.
«Плимут» был справа от него и теперь торчал из воды одним лишь багажником. Николай схватил воздух и снова нырнул, целясь в заднюю дверцу машины. Сраные капиталисты, надо же так воду испоганить! Не видать ни черта! И дыхалка кончается…
Но он успел нащупать этого пацана, схватил его за волосы и, оттолкнувшись от машины ногами, дернул мальчишку наверх, как выдергивают морковку из грядки.
А еще через минуту он сидел над этим пацаном на пляже, на песке, и делал ему искусственное дыхание по всем правилам, каким выучился еще в московской школе КГБ.
Рядом стояла толпа скайтеров, а жопастая мать мальчишки молилась своему американскому Богу:
– God! Save him! Save him! Pleasе! I’ll do anything!
[6]
После шестого принудительного вдоха мальчишку вырвало водой прямо в лицо Николаю, и он задышал, а мать бросилась перед ним на колени и стала рыдать:
– Johnny, sorry! Johnny, excuse me!
А по склону откоса уже катили вниз машина полиции, техничка с лебедкой и микроавтобусик местного телевидения с надписью «North Shore TV News».
Через час в доме пятилетнего Джонни и его матери Лэсли Николай, сидя босиком и в просторных джинсах Лэсли, увидел себя по телевизору – как на пляже он пытался уйти от фотографов и телеоператоров, как Лэсли догнала его, схватила за руки и стала целовать их и как ведущая теленовостей, стоя рядом с ними, говорила что-то насчет «рашен хироу». Но все это было мурой, а вот туфли было жалко. Правда, эта рыжая Лэсли сказала, что, как только высохнут его брюки (она сунула их в стиральную машину, потому что они были в разводах какой-то морской мути), она поедет и купит ему «шуз», туфли, – «хау мач ит кост?». Он вспомнил, что Натан заплатил за эти туфли полсотни, но пожалел Лэсли и показал на пальцах, что тридцать. «Thirty, – перевел его Джонни и стал учить Николая английскому: – Сети! Сэй ит: сети!»
Тут «техничка» приволокла ее «плимут», Лэсли воскликнула: «Oh, my God!» – и выскочила во двор. Николай и Джонни вышли за ней. С первого взгляда Николай понял, что никуда она не сможет поехать ни сегодня, ни завтра: вся машина была по руль в морской тине и грязи. Густая черная жижа сочилась из-под капота.
– О my God! – снова сказала Лэсли, села на ступеньку крыльца и заплакала.
– Sorry, mam, – сказал ей молодой водитель «технички», отцепляя трос. – Sixty dollars. Cash only.
