Под «историей с Чертковым» имелось в виду завещание – это все понимали, даже не зная точно, существует ли оно или нет. Под этим подразумевалась также ревность Софьи Андреевны к «духовному другу» мужа, который оказался более близким ему человеком, чем жена. Лев Львович пытается переместить акцент с этой «истории» на Ясную Поляну, о которой как будто все забыли. После смерти Ванечки имение и так принадлежит всем сыновьям поровну – стало быть речь шла не о юридической стороне вопроса. Больше того он предлагает включить в «собственников» сестер Сашу и Таню, и поселиться в имении всем вместе. Словно любящая мать, он мечтает собрать всех детей в одно лукошко. И всем будет хорошо! Все будут заботиться друг о друге! Мама получит своих «людей и коров», а папа́ они помогут избавиться от «безумной роскоши» (буквальное повторение слов отца). Красота!
Но мать ничего ему не отвечает. Во всяком случае ее письмо неизвестно. А Толстой записывает в дневнике: «Письмо от Лёвы – нехорошее очень. Помоги Господи…»
Что значит «помоги Господи»? Выдержать хотя бы временное присутствие Лёвы в Ясной Поляне!
В начале августа он пишет: «Очень тяжело. Льва Львовича не могу переносить. А он хочет поселиться здесь. Вот испытание!» В тот же день он говорит Саше:
«Да, да, оказывается, Лев хочет поселиться здесь, а он мне очень тяжел, но я должен приготовиться, чтобы перенести это как нужно. Мне прямо тяжело его присутствие, ну, да, нужно крепиться».
В конце концов сам Лев Львович понял, что его присутствие в Ясной Поляне нежелательно. И он стал собираться в Париж, чтобы продолжить обучение скульптуре. Но этому мешало одно интересное обстоятельство. Лев Львович находился под судом за то, что несколько лет назад выпустил в своем издательстве «Доброе дело» несколько запрещенных брошюр отца, в том числе «Разрушение Ада и восстановление его» – сочинение, которое считалось крамольным с православной точки зрения и которое, кстати, очень не любила Софья Андреевна. Заседание суда откладывалось по неизвестным причинам. Таким образом, Лев Львович оказался невольным «узником» Ясной Поляны. Наконец, дали разрешение на выезд за границу. 16 сентября 1910 года Лев Львович уехал в Париж.
Больше он не видел отца живым…
«В последний день, что я виделся с ним живым, он виноватым голосом и совсем неожиданно сказал мне:
– Если я имел такую славу в жизни, стало быть, я наговорил много глупостей…
В светлые минуты, когда он был истинно добрым и смиренным, я не мог не любить его. Но я не мог любить его за его несправедливость по отношению к моей матери и за его тщеславие выше всего. Это было ни умно, ни честно» («Опыт моей жизни»).
В этих словах много несправедливого. Особенно о «тщеславии». Тщеславный человек не кается в своей славе. Он упивается ею. Она является настоящим двигателем его творчества. Сказать такое о Толстом было нелепостью. Через год после его смерти дочь Татьяна напишет об отце в дневнике золотые слова:
«Прочла книжечку Гусева. В одном письме папа́ к Гусеву он пишет: “Вы лучше меня”. Это навело меня на следующие мысли: единственная причина, почему книги, взгляды и жизнь отца настолько выше общего уровня и приковали к нему внимание всего света, это та, что он всю жизнь искренно сознавал и изо всех сил боролся со своими страстями, пороками и слабостями. Его громадный талант, гений доставили ему заслуженную литературную славу среди так называемого “образованного общества”, но что всякий крестьянин изо всякого глухого угла знал, что мог обратиться к нему за сочувствием в делах веры, самосовершенствования, сомнений и т. п., – этому он обязан тем, что ни одного греха, ни одной слабости в себе он не пропустил, не осудив ее и не постаравшись ее побороть. Натура же у него была не лучше многих, может быть, хуже многих. Но он никогда в жизни не позволил себе сказать, что черное – белое, а белое – черное или хоть бы серое.
Остроумное сравнение числителя дроби с наличными качествами человека и знаменателя с его мнением о себе более глубоко, чем оно кажется.
У папа́ был огромный числитель и маленький знаменатель, и потому величина была большая».
Возможно, неприязнь отца к сыну главным образом объяснялась именно тем, что нравственная и умственная природа Льва Львовича была устроена ровно противоположным образом. Наверное, он был лучше и добрее отца. Нет сомнений, что Толстой искренне мучился из-за того, что не может полюбить своего третьего сына, да еще и тезку, испытывая при этом куда более теплые чувства к остальным сыновьям. В дневнике он не раз признавался, что больше всех любит как раз Андрея – самого беспутного и самого противоположного по взглядам сына. Но именно во Льве Втором Толстой видел свое даже не кривое, а перевернутое отражение. Видел самого себя, каким он мог бы стать. И это больше всего терзало его.
В июле 1910 года Толстой записал в дневнике: «Понял свой грех относительно Льва: не оскорбляться, а надо любить… Мне надо только благодарить Бога за мягкость наказания, которое я несу за все грехи моей молодости и главный грех – половой нечистоты при брачном соединении с чистой девушкой. Поделом тебе, пакостный развратник. Можно только быть благодарным за мягкость наказания».
Но это покаяние едва ли утешило бы Льва Львовича.
Послесловие
Разрушение личности
После смерти отца у Льва Львовича была возможность по-новому осмыслить свои отношения с ним, сделать какие-то выводы, прежде всего о себе самом, и начать жить по-новому, без прежних метаний. Ведь и условия для этого вполне сложились: он был еще достаточно молод, делал успехи в скульптуре, у него была прекрасная заботливая жена Дора и пятеро детей.
Много лет спустя в 1932 году его младшая сестра Александра Львовна писала старшей сестре Татьяне Львовне Сухотиной-Толстой: «Мы, дети Толстого, должны бы были всю жизнь быть настороже, помнить что ли, что мы получали, мы не заслужили. Мы же всегда считали, что получали слишком мало».
К сожалению, Лев Львович или не понимал того, что быть сыном Толстого – это великая ответственность и крест, или, как раз хорошо понимая это, не желал с этим мириться. В результате вся его жизнь превратилась в «историю заблудившейся души», как верно заметила его исследователь Абросимова.
После смерти отца он прожил еще тридцать пять лет – большую часть своей сознательной жизни. Но нельзя сказать, что эти годы были украшением в его биографии.
В своих воспоминаниях Лев Львович пишет, что после «мрачных похорон» отца немедленно вернулся в Париж и «с еще большей жадностью набросился на свои работы, не желая ни о чем думать, никого видеть и ни о чем больше мечтать». Увы, это было не так.
12 ноября он действительно покинул Ясную Поляну и поехал в Петербург. Через неделю после похорон Толстого в газете «Новое время» появилось письмо Льва Львовича под названием «Кто виновник». «Считаю своим долгом пока публично объявить следующее. С документами в руках всему миру я могу показать, что прямым и единственным виновником тяжелой душевной драмы, поведшей за собою печальный конец моего отца, его нечеловеческих страданий является не кто иной, как В. Г. Чертков…»
