Софья Андреевна просто возненавидела Бунге! В мае 1892 года он стал причиной ее экстренного приезда в Бегичевку. Швед накормил Льва Николаевича полусырой лепешкой собственного изготовления, так что тот едва не умер ночью от печеночных колик.
Софья Андреевна по-своему поняла «натурализм» Бунге: «Идеал этого шведа был “health”, то есть здоровье, и всё должно происходить во имя здоровья, вся теория жизни в этом. Нравственных и духовных идеалов у него не было никаких, и чувствовалось в нем что-то грубое, животное. Был когда-то богат, скучал, болел. Понял, что простота, первобытность в жизни дает здоровье и спокойствие, и достиг того и другого. Лежит весь день, бывало, на траве, как корова, или полощется в Дону; много ест. Покопается немного лопатой, придет в кухню и там лежит».
В Ясной Поляне она недвусмысленно сказала Бунге, чтобы он уезжал из имения.
«Хорошо, – сказал швед. – Если вам нужен этот клочок (spot) земли, то я отодвинусь и займу рядом такой же клочок. Ведь должен же и я иметь свое местечко на земле».
Любопытно, что фон Бунге действительно практически воплощал в жизнь некоторые идеалы Толстого. Например, «опрощение», безубойное питание, отказ от собственности на землю. А получалась пародия.
В конце концов, Софья Андреевна все-таки выдворила «тень» своего мужа из Ясной Поляны. «Уехав, Абраам забыл в Ясной Поляне свои часы с цепочкой, к которой были еще прикреплены компас и какие-то инструменты, – вспоминала Татьяна Львовна. – Мы отослали ему эти вещи в Швецию, по тому адресу, который он нам оставил. Через несколько недель мы получили посылку обратно за ненахождением адреса. Куда он уехал? Где он скитался? Долго ли еще прожил? Где сложил свои старые кости – всё это вопросы, на которые нам никогда не пришлось получить ответа».
Одиночество в степи
История работы Льва Львовича на голоде в Самарской губернии вызывает смешанные чувства… С одной стороны – глубокую симпатию к сыну Толстого. Все старшие сыновья писателя поработали на голоде. Илья – как помещик в Чернском уезде Тульской губернии, Сергей – как земский начальник того же Чернского уезда, где находилось его имение Никольско-Вяземское… Но только Лев Львович поплатился за это физическим, а главное – душевным здоровьем.
С другой стороны – участие отца и сына в борьбе с голодом наглядно обнаружило разницу их характеров. Толстой-старший как будто делал свое дело с отвращением. Тем не менее, оно принесло ему очевидную духовную пользу. И всё, что делал Толстой, приносило ему духовную пользу. Так была устроена его внутренняя система. А молодой Лев, повторяя поступки отца, приходил к духовному результату, который даже невозможно в точности определить. Понятно одно: работа на голоде духовно закалила Толстого-отца и… надломила Толстого-сына.
«Этот поступок, – пишет он своих воспоминаниях, – почти стоил мне жизни и был главной причиной наступившей после этой зимы многолетней моей болезни».
Беда была не в том, что он подражал отцу. Подражали отцу скорее дочери. Но они и понимали ограниченность своих возможностей. Им и в голову не приходило состязаться с отцом. Не думали об этом и старшие сыновья Сергей и Илья. А Лев Львович, как бабочка на огонь, стремился к образу «второго Льва Толстого», который, по-видимому, зародился в его душе еще в ранние годы.
Толстой-отец пришел к борьбе с голодом не спеша, медленно раскачиваясь и сомневаясь, обкатывая в душе все за и против. И, наконец, поступил как раз против.
Да, он начинает помогать голодным, руководимый непосредственным нравственным чувством, а не головными идеями. Но и в этом была своя стратегия и тактика. Да, он отправляется в Бегичевку, понимая, что по своим убеждениям совершает грех. Но это-то ему и нужно! Он не святой, он грешный. Как отец Сергий в его будущей повести. При этом его поступок упрочивает образ «святого Льва» в сознании общества. Но и это идет ему в духовную пользу! Попробуй-ка выстоять против тщеславия. Попробуй-ка – по совести – делать хорошее дело, которое служит твоему возвеличиванию и не поддаваться гордости!
Толстой-сын бросается в дело помощи голодным, как в омут. И нельзя понять, что им при этом движет. Сострадание к народу? Возможность под благородным предлогом оставить университет? Желание состязаться с отцом? Скорее всего, все эти чувства вместе. Но какое было главным? Мы никогда этого не поймем. Сам Лев Львович этого не понимал.
В начале сентября 1891 года он приезжает из Ясной Поляны в Москву как будто для того, чтобы продолжить учебу в университете. Он вроде полон желания заниматься, «…учиться, учиться и учиться», – пишет он матери 25 сентября…
Но, узнав, что отец с дочерями собирается в Бегичевку, он начинает сомневаться. «Милые друзья, Таня, папа́ и Маша… Когда я прочел ваше письмо с планами о народной столовой у Раевских, конечно, я почувствовал сейчас же сочувствие к вам и к этому делу. Мне захотелось и самому принять в этом участие».
Но против этого мама. И он не знает, как ему поступить. «Так что за вами дело. Я пока остаюсь при своем старом решении о себе, т. е. сидеть всю зиму здесь и заниматься».
Опять он оказывается между отцом и матерью. Но отец как раз не настаивает на его участии в борьбе с голодом. Он здесь скорее заодно с женой. А Лев Львович хочет поступать, как отец и сестры. И он решается действовать один. Показать свой характер. Испытать себя. Еще до переезда Софьи Андреевны с младшими детьми в Москву на зиму он предупреждает мать почтовой карточкой: «…поеду в Самару. Я сделаю это во что бы то ни стало…»
Этим он тоже, как отец, решает в том числе и свои личные проблемы. Бежать, бежать! Во что бы то ни стало куда-нибудь бежать! Как князь Оленин в повести отца «Казаки».
«Он стремится всеми силами куда-то, – пишет Софья Андреевна мужу, – и почему-то ему кажется, что в Самаре он может что-то сделать. Впечатление то, что учиться он в университете, главное, не хочет, а, может быть, и не может, что ему нужны впечатления и разнообразие их. Поездка его совершенно неопределенная… Просил он 200 рублей, стало быть только на дорогу и на прожитье. Сам он весел, как будто доволен всем, и мне очень жаль, что он уезжает; он единственный у нас элемент возбуждающий, веселящий и имеющий влияние на мальчиков».
Мать тяжело расставалась с любимым сыном… 25 октября 1891 года она пишет мужу: «Уезжает и Лёва; метель сегодня и холод страшный, и все эти отъезды и жизнь врознь, конечно, хуже всего для несчастной меня, сидящей, как прикованная к своим гостиным и без всякого дела, а только с беспокойством о всех. Для голодающих физическая мука, а для нас, грешных, худшая – нравственная. Авось как-нибудь переживется это тяжелое время для всех, а без жертв не обойдется…»
Конечно, под жертвами она имела в виду не только народ. Что-то она чувствовала…
О чем он думал, когда отправлялся на голод с двумястами рублями? Ведь еще из летней поездки в самарское имение он мог представить себе масштабы грядущей катастрофы. Впрочем, и отец поехал в Бегичевку со скудным стартовым капиталом. Но у отца были помощники – дочери и большая семья Раевских. В Бегичевке к приезду Толстых уже были открыты первые народные столовые… А Лев Львович помчался в голую степь один-одинешенек с неотчетливыми мыслями о том, как спасать голодных и даже как он сам проведет зиму в заснеженной степи. «Он отбивался от всего и ничего не хотел брать», – вспоминала Софья Андреевна. Вообще в поездке было что-то невзаправдашнее. Он даже не стал выходить из университета, взял месячный отпуск.
