И опять ее накрывает ощущение нереальности происходящего. Кажется, в этой точке земного шара, именуемой Парнас, встретились и отчасти проникли друг в друга через несколько дыр… или разрезов… в общем, странных отверстий в скомканной ткани бытия, два мира, настолько непохожие друг на друга, что от одной мысли о возможных последствиях этой встречи мороз пробегал по коже.
На женщинах плотные темные штаны, заправленные в высокие шнурованные ботинки наподобие армейских, свитера толстой вязки, стеганые куртки или жилеты. Они поднимаются по тропе гуськом, без улыбок и разговоров. По очереди подходят к Деметриосу, издают короткий приветственный возглас, напоминая потревоженных птиц, склоняют голову, вновь распрямляются, бормочут «херэте» в сторону Ники и Феоны, поворачивают налево, делают еще двадцать шагов и сбиваются в кучку на крытой площадке, представляющей собой заброшенный ток для молотьбы. Деметриос, стоящий на ветру в распахнутой кожаной куртке, с непокрытой головой, выглядит усталым и до странности беззащитным. Нике приходит в голову, что эти кланяющиеся женщины могут в любой момент наброситься на него сообща и подвергнуть насилию. Какому? Сексуальному, разумеется. Хотя не исключены и другие формы.
Дионисийское безумие… Оно всегда обостряется в сумерках, как в романах ужасов. Сквозь яркий глянец «нормального» мира начинает сочиться холодный туман призрачного подмирья, пропитывать его наркотическим зельем, оставляя влажные бесформенные следы.
Феона тоже поглядывает на мужчину, которого – и всем присутствующим об этом известно – охотно сделала бы своим сексуальным партнером. На его по-военному прямую спину, чуть расставленные ноги в ковбойских сапогах со скошенными каблуками. На большие пальцы рук, цепляющиеся за шлевки потертых джинсов. На плотно сжатые обветренные губы и холодно поблескивающие под нахмуренными черными бровями серые глаза. Что-то делает его неприкосновенным до поры до времени. Но что?
Когда все женщины собираются под крышей, Деметриос и Феона строят их в колонну по одному и ведут к бревенчатому сараю, по виду которого можно предположить, что он самопроизвольно вырос из крутого каменистого склона горы сотню лет назад и с тех пор ни разу никому не пригодился. Бревна почернели, поросли мхом и поганками – серебристо-серые шляпки мелких поганок наполняют сердце Ники суеверным страхом, – дверные петли покрылись ржавчиной, крыльцо провалилось, вокруг него скопилась замерзшая грязь. Однако Деметриоса это не смущает. Спокойно и уверенно он вставляет в заржавленную замочную скважину новенький блестящий ключ, поворачивает без малейших усилий – раз, другой, третий, – распахивает обманчиво хлипкую дверь, первым заходит внутрь, и спустя несколько секунд из темноты доносится команда: «За мной!»
Феона мягко удерживает Нику за кисть руки, предлагая уступить дорогу членам делегации Аттики. Та послушно пятится, машинально переводит взгляд с одного застывшего в гримасе отчаянного возбуждения лица на другое и… вздрагивает всем телом от неожиданности. Переступая порог бревенчатой развалюхи, женщины как будто теряют рассудок и начинают выть и стенать, как жены Абдуллы из «Белого солнца пустыни».
Что там творится, черт возьми? И Деметриос… там же Деметриос!
– Тихо, тихо, – шепчет Феона.
Как ни странно, ее это успокаивает. В присутствии Феоны она не испытывает такого запредельного ужаса, как в присутствии Иокасты, хотя обе греческие фурии облизываются на ее мужа. Есть в ней… сдержанное благородство, которое не может не восхищать.
Они входят в сарай последними, Феона поддерживает Нику под локоть. Фонарь в руках идущего во главе колонны Деметриоса освещает небольшое пространство впереди, и этот колеблющийся кинокадр передвигается вместе с ним по коридору. Дощатый настил на полу. Растрескавшаяся, осыпавшаяся со стен штукатурка. Бормоча себе под нос что-то невнятное, судя по интонациям, скорее ругательства, нежели молитвы, Феона достает из кармана свой фонарик и включает, к вящему облегчению Ники. Свет – это всегда хорошо. Бояться того, что видишь, все же легче, чем бояться того, что не видишь, не знаешь, не понимаешь…
Доски под ногами заканчиваются, обнажая камень или бетон, толком не разберешь, и начинается лестница, ведущая вниз, в глубокое подземелье. Ника давно уже знает об этих Дельфах-под-Дельфами, но впервые вступает в их мрачные пределы. Беготня по тоннелям, связывающим жилища жрецов со всевозможными объектами на поверхности, не в счет. Женщины продолжают голосить. Их не то песнь, не то плач наполняет кишку коридора, проплывает над ступенями, отражается от стен и потолка. Было бы просто чудесно, если бы Феона или Деметриос остановили этот концерт, но поскольку они не вмешиваются, до Ники в конце концов доходит, что он является частью религиозного обряда.
Лестница, коридор, еще одна лестница под прямым углом к первой, еще один продолжающий ее коридор – и вот уже вереница женщин под предводительством мужчины пересекает по диагонали пустой квадратный зал, на стенах которого горят факелы, вставленные в бронзовые гнезда. Они направляются к еще одному мужчине, стоящему невдалеке от узкого арочного проема с чашей из черненого серебра в одной руке и тонкой кистью, похожей на китайскую писчую кисть, в другой. Роскошная седая шевелюра, очень смуглое и очень красивое морщинистое лицо… Нестор! Женщины останавливаются, вероятно, ожидая какого-то сигнала, а Деметриос проходит мимо, разворачивается и замирает, как страж, справа от проема, за которым царит непроглядный мрак. Странно манящий мрак. Сочетание ужаса и соблазна.
Друг за другом гостьи из Аттики приближаются к Нестору, и он, обмакнув кисточку в бордового цвета жидкость, быстрым движением наносит какой-то знак на каждый подставленный лоб. Помеченная таким образом женщина наклоняется, целует полу его распахнутого длинного плаща. Затем поворачивается к Деметриосу, хриплым полушепотом отвечает на вопрос, заданный отрывисто, четко, бесстрастно, и, получив разрешение – еле заметный кивок, – проскальзывает через узкий проем, чтобы скрыться во тьме. Оба служителя культа держатся неприступно и отстраненно, словно бы дистанцируясь от «паствы» с целью подчеркнуть собственный высокий статус. Если бы на них были какие-нибудь специальные одеяния, например жреческие мантии, и соответствующие головные уборы, все происходящее смахивало бы на маскарад. Но они исполняют свои религиозные функции в обыкновенной будничной одежде – и это придает церемонии жутковатую, пронзительную подлинность.
Когда последняя менада – ибо в том, кто они такие и зачем прибыли в Дельфы, усомниться невозможно – с позволения Деметриоса исчезает в проеме, Нику буквально пронзает мысль, а вдруг от нее ожидают, что она присоединится к ним? Но… с какой стати? Ей совсем не хочется нырять в черноту подземелья, а потом, вынырнув неизвестно где, участвовать в безумных забегах по склону Парнаса.
В состоянии, близком к панике, она оборачивается, ищет взгляд Феоны. Та делает шаг вперед, успокаивающе касается ее руки.
Впервые и, надо признаться, с большим опозданием, у нее возникает вопрос: а кто такая Феона? Тоже жрица? Как Иокаста?
Иокаста – предводительница фиад. Но сейчас время не фиад, а менад. Вот почему Иокасты здесь нет. И значит…
