– Да. – Деметриос посмотрел ей в глаза. – Причем неоднократно.
– Ты поднимался на вершину Парнаса? Принимал участие в жертвенной церемонии?
– Да и еще раз да.
– Все это происходит в зимние месяцы первого года триетериды, – дрогнувшим голосом произнесла Ника. – А второго? Что происходит в зимние месяцы второго?
Он продолжал смотреть на нее, не говоря ни слова. Смешавшись, она опустила глаза. Сделала пару глотков из бокала, облизнулась.
– Ладно. – Кашлянула. – Жрецы Аполлона исполняют критскую призывную песнь. Опять Крит.
– В гомеровском гимне рассказывается о том, как Аполлон явился критским купцам, плывшим из Кносса в Пилос, сначала в образе дельфина, а затем в образе звезды «ярче полдня». – Деметриос коснулся татуировки на своей руке. – И вынудил их поселиться в качестве жрецов в его храме в Дельфах.
– Почему именно их? Сделать жрецов из купцов… оригинально в общем, но…
– Потому что никто не умел петь и танцевать пеан так, как умели критяне. Жители Кносса почитали Пеана, врачевателя богов, называя его Paiawon. Его нельзя приравнивать к Аполлону, но можно рассматривать как один из его аспектов – божество света, способное вернуть к жизни другое божество, страдающее, обезумевшее и даже расчлененное.
– Теперь понимаю. В индуизме женщина считается воплощением жизненной силы, жизненной энергии. И эту жизненную силу она несет в мир. Мужчинам, детям – всем, кто в ней нуждается.
– У мужчины нет прямой связи с энергетической структурой жизни. Его дело – направленные и специализированные действия. Это отражено в самых ранних произведениях искусства, таких как наскальные рисунки, например… Женщина, богиня, не занята абсолютно ничем, она просто стоит и позволяет собой любоваться. Мужчины же обязательно играют какие-то роли, исполняют какие-то функции – охотника, шамана, вождя племени и так далее. – Улыбнувшись, Деметриос кинул в рот кусочек сыра. – Исключением является Будда.
– Не потому ли древние инициационные практики для мальчиков и для девочек так сильно различались?
– Именно поэтому. Когда у девочки случалась первая менструация, ее запирали в хижине на три дня, регулярно подавая пищу и воду, и после этого она становилась женщиной, автоматически входила в силу. У мальчиков подобного опыта не было и не будет. Право называться мужчинами они заслуживают, проходя через боль.
Проходя через боль… как греческий Дионис.
Ника слегка поежилась. Он заметил, но никак не прокомментировал, давая ей возможность собрать вместе все нити.
– И сейчас, как сотни лет назад, фиады, будучи женщинами, возвращают Диониса, Черное Солнце, Солнце Ночи, к жизни, выплескивая свою энергию в беге по склонам Парнаса, в танцах и в совокуплениях с мужчинами. Аполлон, Солнце Дня, и его жрецы помогают им, исполняя призывную песнь. И бог пробуждается. – За окном раздался громкий не то треск, не то крик, заставивший ее содрогнуться всем телом. Она даже не поняла, исходил этот звук от живого существа или от ломающегося под ветром дерева, но поскольку Деметриос не проявил беспокойства, глотнула вина и продолжила. – Когда мы сидели с тобой на камнях… там, над храмом… ты сказал, что пробуждение совершается в Корикийской пещере.
– Но не сказал, что оно совершается одновременно с другим священным обрядом.
– А сейчас? Сейчас скажешь?
– Речь идет о двойном обряде: в храме и в пещере. В Корикионе фиады заняты собственно пробуждением. Тот, кого следует пробудить, лежит в небольшой корзине для просеивания зерна, так называемом ликноне, отсюда еще одно имя – Дионис-Ликнит. В это же время в храме Аполлона, в непосредственной близости от трипода, где по преданию хранятся останки расчлененного Диониса, «чистые» исполняют…
Силы небесные! Новый акустический эффект.
На этот раз Деметриос запнулся и посмотрел в сторону закрытого окна. С таким звуком могла треснуть льдина или скала. Или корабельная сосна под ногой сказочного великана.
– Что это было? – спросила Ника шепотом, чувствуя, как холодеет спина.
– Я же предупреждал, в этих местах можно увидеть и услышать такое, чего не увидишь и не услышишь больше нигде, – ответил Деметриос, протягивая руку, чтобы поставить бокал на прикроватную тумбочку.
Голос его не изменился, и Нику это немного успокоило.
– Тебе нельзя говорить об этом другом обряде, тайном обряде? Но почему? Ведь я твоя жена.
– Ты не принадлежишь к посвященным в мистерии Диониса. Но даже если бы принадлежала, данный конкретный обряд оставался бы тайной для тебя. Ни фиады, ни менады никогда не имели доступа к той части храма, где делали свою работу «чистые». И сейчас их приводит в ужас одна только мысль о возможности приблизиться к триподу в то великое время patet mundus
[11]
, когда подземная сфера раскрывается и посылает наверх свои дары.
– Тогда не говори больше ничего! – с жаром воскликнула Ника. – То есть… – улыбнулась, как бы извиняясь за свое непобедимое любопытство, – говори только то, что мне положено знать.
Конечно, упомянутый тайный обряд – это обряд жертвоприношения. За право всех желающих вопрошать оракул жрецы проливают кровь животного или… Да-да, животного! Иначе и быть не может. Например, кровь козы. Или кровь быка. Чтобы получить что-нибудь из нижнего мира, надо в нижний мир кое-что отдать. Во имя равновесия. И кто, кроме «чистых», годится для такого дела?
…даже совершая жертвоприношение, они оставались свободными от греха.
Поймав себя на том, что разглядывает руки Деметриоса – красивые загорелые руки с длинными пальцами, – которые столько раз ласкали ее обнаженное тело, Ника торопливо отвернулась. Мужчина должен уметь все, в том числе ласкать и убивать. Откуда же этот ужас, изредка начинающий шевелиться под прекрасным зданием, сложенным из кирпичиков любви, уважения, восхищения, доверия. Если она все так хорошо понимает. Откуда?
– День и ночь, жизнь и смерть… страшные нераздельные пары, – пробормотал Деметриос, глядя туда же, куда и она.
Сжал и разжал пальцы. Протянул Нике раскрытую ладонь. Без колебаний она вложила в нее свою.
– Я знаю этот страх, поверь мне, Вероника.
– Я верю. – Она стиснула его руку. – Рассказывай дальше. Когда все это начнется, я должна точно знать, что происходит. Чтобы не делать ошибок.
– Правильное решение. – Он придвинулся ближе, свободной рукой убрал ей за ухо растрепавшуюся прядь светлых волос. – Итак, тот, кого предстоит пробудить, находится в ликноне, заменившем на определенном этапе кожаный мешок, и фиады, божественные кормилицы, обращаются с ним, как с божественным младенцем. О нем говорят, как о ребенке, за ним присматривают, как за ребенком… Между тем в корзине лежит не ребенок.
– Кто же или что же там лежит?
