— Это что такое?
Худой, словно жердь, начальник секретариата с лицом, выдававшим в нем заядлого курильщика, послушно ответил:
— Какая-то жалобщица.
— Я понимаю, что жалобщица. Слышал, что она уже три дня тут сидит, почему ею еще никто не занялся?
— Занимались, она нас не слушает.
— Дяо Чэнсинь эти дни на работе не появлялся? Он что, решил закрыть глаза на это?
Начальник секретариата не осмелился участвовать в подстрекательстве и торопливо заявил:
— Дяо Чэнсинь ею и занимался, лично вышел к ней поговорить, но она не подчиняется. а поскольку это все-таки женщина, да и зевак вокруг нее много, то полицию здесь лучше не привлекать, а то хуже будет.
Цай Фубан несколько успокоился, хотя недовольства в его душе прибавилось:
— Насколько сложное у нее дело? с работы выгнали, убила кого или просто провокаторша?
— Никого не убила, провокаций не устраивала, дело пустяковое. Она развелась, а потом пожалела об этом. Я думаю, что она просто надеется получить какие-то деньги. Однако уладить ее дело очень сложно как раз из-за его ничтожности. Вот если бы тут речь шла об убийстве или подстрекательстве, тогда никаких проблем бы не было.
— Из какого она уезда? Там ее вопрос не рассматривали?
— Рассматривали, но до конца ее дело не довели. Она сейчас жалуется не на одного, а сразу на нескольких человек.
— На кого именно?
— Поскольку разобраться с ее делом невозможно, она всех обвинила в недееспособности. Ее жалобы касаются начальника уезда, председателя суда, члена судебной коллегии, судьи, который вел ее дело, ее мужа, кого-то еще — я всех сразу и не запомнил.
Цай Фубан даже прищелкнул языком:
— Какая она боевая, из-за какой-то мелочи дошла до таких инстанций.
Начальник секретариата закивал:
— Упрямая. Мэр Цай, — тут же спросил он, — что, по-вашему, с ней делать?
Цай Фубан снова разозлился:
— Вы же говорите, что все уже с ней повозились. а теперь, дойдя до верхушки, хотите скинуть все на мою голову, чтобы теперь ею занялся я? Через три дня в наш город приедет делегация по отбору «городов высокой духовной культуры»… Да что тут спрашивать, что делать? Убрать ее нужно побыстрее, а если возникнут проблемы, то поговорим через неделю.
Данное распоряжение Цай Фубан отдал утром. Утром Ли Сюэлянь все еще продолжала сидеть у входа в здание администрации со своей надписью «Обиженная». После обеда она также оставалась на месте, ее никто не трогал. к вечеру толпа зевак разошлась и Лю Сюэлянь осталась одна. Она достала из пачки сухарь и только собралась отправить его в рот, как в этот момент к ней подоспели несколько полицейских в штатском и, ни слова не говоря, схватили и увели. Мэр Цай Фубан распорядился только о том, чтобы увести Ли Сюэлянь, но не сказал куда именно. Отдав указание, он отправился по своим делам. Его распоряжение спустилось вниз по всем инстанциям: от городской администрации до полицейского управления, от полицейского управления до районных отделений полиций, вплоть до полицейского участка на улице Дундацзе. Данное указание, словно пройдя через сломанный телефон, стало восприниматься как прихоть мэра, который в гневе распорядился заключить эту женщину под стражу. и несколько полицейских, насильно схватив Ли Сюэлянь, ни слова не говоря, а просто под предлогом того, что она «нарушает общественный порядок», заключили ее в камеру.
10
Спустя три дня город выдержал испытания приемной комиссии и получил звание «Города высокой духовной культуры». а через семь дней из-под стражи выпустили Ли Сюэлянь. Эти два события, построение «города высокой духовной культуры» и жалоба Ли Сюэлянь, изначально никак не были связаны друг с другом, но поскольку из-за первого Ли Сюэлянь попала за решетку, то связь между ними образовалась. Однако после своего освобождения Ли Сюэлянь не стала вникать в процесс присвоения городу высокого звания. Всякому в этом городе было известно, что Ли Сюэлянь схватили по приказу мэра Цай Фубана, в общем-то, и сама Ли Сюэлянь знала об этом. Очутившись на свободе, она не стала разыскивать Цай Фубана, равно как и продолжать свою сидячую манифестацию у входа в городскую администрацию. Вместо этого она вернулась в свой родной поселок и направилась к мяснику Лао Ху. Лао Ху по-прежнему торговал на рынке, и его лавка по-прежнему ломилась от мяса. Еще издали Ли Сюэлянь закричала:
— Лао Ху, выходи, есть разговор.
Лао Ху в это время, склонившись к прилавку, разделывал мясо. Подняв голову и заметив Ли Сюэлянь, он удивился. Отложив в сторону нож, он вышел к Ли Сюэлянь и прошел с ней на заброшенную мельницу за рынком.
— Сокровище мое, слышал, тебя держали под арестом.
Ли Сюэлянь улыбнулась:
— Ну ведь теперь я перед тобой?
Лао Ху посмотрел на нее и изумился:
— Что-то не похоже, что тебя в тюрьме держали, вон какое личико свежее.
Придвигаясь поближе, он продолжал:
— А как благоухаешь.
— Мне в тюрьме понравилось, сидишь себе, ни о чем не беспокоишься, да еще и кормят три раза в день.
Ли Сюэлянь солгала. за семь дней под стражей она изрядно натерпелась. в маленькой темной камере, как селедки в банке, теснилось больше десяти женщин. а трехразовое питание состояло из одной пампушки и порции соленых овощей за раз, что явно не утоляло голод. Отдельная тема — справление естественных нужд. Тут невольно да обделаешься, если тебя не выпускают. Многие женщины, так и не дождавшись разрешения сходить в туалет, мочились прямо в камере, и Ли Сюэлянь не была исключением, поэтому можно не упоминать о том, как пахло внутри. Но испытанием пострашнее было то, что заключенным в течение целого дня запрещалось разговаривать. Если голод и вонь еще как-то переносились, то невозможность поговорить просто сводила с ума. Выйдя из-под ареста, Ли Сюэлянь первым делом отправилась на пшеничное поле насытиться свежим воздухом, там же, обращаясь в синюю горную даль, она прокричала:
— Едрить твою мать!
Потом она сходила в баню, а, возвратившись домой, переоделась и привела в порядок лицо, сдобрив его кремом и нанеся румяна, и только после этого она направилась к Лао Ху. Но Лао Ху все это было невдомек.
— Лао Ху, помнишь наш уговор месяц назад?
— Какой?
— Ты обещал помочь мне убить.
Лао Ху удивился:
— Я-то говорил, да ты ведь тогда сама не позволила мне этого сделать.
— Тогда не позволила, а сейчас передумала.
Глазки Лао Ху забегали:
— Ну, раз такое дело, то сначала мы свои дела должны сделать, а потом уже убивать.
— Хорошо.
Лао Ху от радости чуть не пустился в пляс, подскочив к Ли Сюэлянь, он схватил ее за грудь.
