— Нельзя ехать вдоль берега почти что в пробке и считать, будто ты видел Рейн. Оставьте свою машину на какой-нибудь стоянке, я приглашаю вас на свое судно! — сказал он, раскинул руки и продолжал с настойчивостью рекламы расхваливать течение, ветер и свободу на реке. Он называл места, города, замки быстрее, чем я могла мысленно раскладывать их по полочкам. Мы выслушали также блиц-курс о качестве причалов и ценах на фрахт.
Я мягко, но решительно отклонила его предложение совершить с ним поездку по Рейну. Фрида мне не противоречила, но прежде чем я успела ей помешать, она уже взяла номер его мобильного телефона. И тут же ввела его в память своего мобильника. Меня охватило растущее раздражение, однако я успокоила себя тем, что Фрида свободный человек. Я не могу диктовать ей, чьи номера записывать, а чьи — нет. Другое дело, номер, который мог бы навести Франка на наш след. Но этой границы она никогда не нарушала.
Обольститель, которого звали Гюнтер, сообщил, что его отец был француз, а мать — немка, и что, как я понимаю, не могло пройти без осложнений.
— В результате я нигде не чувствую себя дома. Поэтому и живу на судне на Рейне, — улыбнулся он.
Наступило молчание, и мне как раз хватило времени подивиться тому, что за стойкой бара в Вормсе можно оказать друг другу столько доверия.
— Вы замужем? — вдруг спросил он.
— Я не замужем, — ответила Фрида, чуть ли не с торжеством. Как будто в наши дни это играло какую-то роль.
Явно обрадованный этим сообщением, Гюнтер принес новую свечу и вставил ее в опустевший подсвечник. Появившаяся улыбка пропахала две глубокие борозды по обе стороны его широкого рта. Гюнтер не соответствовал идеалу персиковой кожи, но Фрида явно находила его привлекательным. Зубы у него были слегка окрашены никотином, от него пахло судном, и он нуждался в бритвенном станке. Фриду это, по-видимому, не смущало. Она склонилась к нему всем телом. На столе почти не осталось места для пивной кружки и бокалов.
Мы опоздали на два часа, хотя не посетили собор Святого Петра, не видели памятника Лютеру и не сделали даже попытки заглянуть в еврейский квартал.
— Наше пребывание в Вормсе прошло не совсем под знаком Мартина Лютера, — заметила я, когда мы выехали из города.
— Да, так бывает. Господин Мартин тоже был изрядный шельма, — отозвалась Фрида и начала что-то насвистывать.
Чувствуя облегчение, что мы опять едем, я решила смириться с ее слабостью к речным жителям и немузыкальным звукам.
— Страсбург — столица Эльзаса. Отсюда мы получаем благородные вина, — сказала Фрида.
— Почему ты сказала ему, что мы собираемся переночевать в Страсбурге? — спросила я, когда Людвигшафен вынырнул со своими высокими трубами перед тесно сбившимися зданиями.
— А почему не сказать? Он был откровенный и щедрый. Мы говорили обо всем на свете. Успокойся, Санне. Он не из тех типов, которые только и думают, как бы им изнасиловать одиноких женщин. Как он может испортить нам жизнь?
— Телефон.
— То, что у меня есть номер его телефона, еще не значит, что он может досаждать нам. Ты всего боишься и до сих пор воображаешь, что кто-то охотится за тобой. Если бы ты больше доверяла миру, ты бы больше преуспела.
— Преуспела в чем?
— В сочинении, например.
— Есть много противоположных примеров. По-настоящему большие писатели часто были трусливые, бедные, больные шизофреники, они страдали от мании преследования и мании величия.
— Последним пороком ты, на мой взгляд, не страдаешь. Но не мне анализировать твое поведение. Эту работу я предоставлю профессионалам. Однако мне интересно посмотреть, что будет, когда ты закончишь книгу, — сказала Фрида.
— Что ты имеешь в виду? — с тревогой спросила я.
— Твоя жизнь может вдруг измениться. Представь себе, проходит неделя, твоя книга сметена с прилавков и срочно выпускается второе издание. Газеты пишут о тебе, у тебя берут интервью и всякое такое, сама понимаешь.
— Иногда мне кажется, что из нас двоих ты еще большая фантазерка, чем я.
— Меня вполне устраивает моя роль. Но ведь с писателями все бывает. Они нет-нет да и сочинят бестселлер.
— Только не я.
— Почему не ты? Ты же об этом мечтаешь. Все об этом мечтают. Надеются, что им подфартит. Что их заметят.
— До меня очередь никогда не доходила ни в чем.
— Не ной, пожалуйста. Ты путешествуешь. У тебя есть деньги. У тебя есть я.
— Ты?
— А разве нет? Давай купим мороженого и найдем на карте Страсбург, — сказала Фрида, сворачивая на стоянку для отдыха.
У меня опять появилось чувство, что она то воспитывает меня, то, добиваясь своего, поддакивает мне, как ребенку.
В шесть часов мы снова переехали через Рейн и неожиданно оказались во Франции. Страсбург. Как всегда, Фрида поехала по главной улице, она утверждала, что так легче всего найти приличный отель.
Мы получили тихий номер с окном, выходящим в шахту двора. Пол был застелен выцветшим ковром, явно пахнущим плесенью и старой пылью. Узор, вытканный персидскими девочками-ковровщицами, представлял собой благородные шотландские клетки. Все было бы прекрасно, но открыть окно мы не смогли.
— Не понимаю, почему людям не положено по своему желанию регулировать температуру и открывать окна, — сказала я.
— Может, те, кто жили здесь до нас, пытались спрыгнуть в шахту? Вонючие гостиничные номера, которые к тому же называются «Бест Вестрн», могут любого довести до того, что ему захочется предпринять что-нибудь практическое, — объяснила мне Фрида.
Я откинула занавеску в сторону и посмотрела вниз на грязную дыру с высоты четвертого этажа. Возникло tableau:
Молодая женщина стоит у окна на третьем этаже в маленьком норвежском городке. Яркое солнце напоминает, что стекла давно не мыты. На женщине длинный, широкий свитер. Она медленно открывает окно и чувствует поток воздуха. Он не очень холодный. Не без труда она забирается на подоконник. Стоит на одном колене, упершись другой ногой в край подоконника. Выцветшие, давно потерявшие форму брюки натянулись на животе и в промежности. Она крепко держится обеими руками и смотрит вниз на штатив для велосипедов, два велосипеда и четыре контейнера для мусора. На одном контейнере нет крышки. Ветер играет с пластиковым пакетом из супермаркета. Даже не слыша, она знает, что он тихо шуршит. Полосатая кошка прыгает на контейнер, закрытый крышкой. Она поднимает голову и, лениво облизываясь, смотрит на женщину. Потом лижет лапы. Вытянув заднюю лапу, вылизывает под хвостом. Медленно, тщательно. Время от времени кошка перестает вылизывать себя и светящимися глазами наблюдает за женщиной. Наконец сворачивается клубком и забывает о ней. Женщина наклоняется вперед и пытается понять, где находится центр тяжести. Где он? Когда нарушится равновесие и она уже не сможет удержаться на подоконнике? Речь идет о нескольких сантиметрах, чуть-чуть вперед. Она уже слышит тяжелый удар, с каким ее тело падает на землю. Но сначала она упадет на контейнер и полосатую кошку. Слышится грохот опрокинутого ею контейнера. Кошачьи когти обжигают ей щеку. И крик:
