Бесси сидела, широко раздвинув ноги, на полу перед телевизором. Бев увидел, что под школьным платьем на ней нет ничего из белья. Он вздохнул. Без сомнения, она мастурбировала, глядя на очередную гору мускулов на экране. Экран теперь мигал, блеял и взрывался детским мультиком: насилие со смертельным исходом, но никто в самом деле не то что не умирает, даже не ранен. Шестилетний сынишка Порсона с двенадцатого этажа, насмотревшись, как Чудо-Цып благополучно приземляется, спрыгнув с крыши стодвадцатиэтажного небоскреба, с уверенной улыбкой сиганул в лестничный пролет. Это было год назад. Порсоны оправились, даже не избавились от телевизора.
– Ты в больницу звонила? – осторожно спросил Бев.
– Что? – Глаза дочери не отрывались от подергивающихся картинок.
– В больницу. Туда, где твоя мать. Ты звонила?
– Не работает.
– Что не работает? – терпеливо спросил он. – Наш телефон? Регистратура в больнице?
– Не работает, – повторила Бесси, и ее рот приоткрылся от глупой радости, когда мышку в шляпе раздавило паровым молотом, а она вскочила и запищала, что отомстит. – Есть хочу, – добавила она.
Бев пошел к телефону в коридорчике. Он набрал 3 591 111 («Один, один, совсем один» – такова была присказка для запоминания номера больницы, первые три цифры, разумеется, иное дело.)
Ответил вежливый механический голос:
– Говорит управление больницами. В Центральной Брентфордской продолжаются спасательные работы и эвакуация. Никакие частные запросы не будут удовлетворяться в течение по меньшей мере двадцати четырех часов. Говорит упр…
А ведь сердце у него только-только унялось после тройных треволнений: балетные побои, мальчишка Ирвинов, вынужденный подъем пешком. Теперь оно отчаянно ухало. Метнувшись к телевизору, Бев начал перебирать каналы. Бесси взвыла и замолотила его кулаками по лодыжкам. Он добрался до новостей. Человечек с маленьким подбородком и пышной шевелюрой вещал на фоне увеличенных языков пламени:
– …воспринимает серьезно. Считается, что пожар дело рук безответственных элементов, пока еще не установленных, хотя Скотланд-Ярд разрабатывает то, что было названо существенными уликами. Считается, что злоумышленники воспользовались продолжающейся уже третью неделю забастовкой пожарных, в знак солидарности с которой еще одна вспыхнула вчера в армейских бараках под Лондоном. В отсутствие профессиональных служб пожаротушения, сказал министр общественной безопасности мистер Галифакс, граждане должны проявлять особую бдительность касательно актов беспричинных поджогов и при этом ознакомиться с информацией по предотвращению пожаров, которую предоставляют их коммуникационные службы.
Выдавив «О боже!», Бев выскочил из комнаты и завозился с мультизамками, а диктор все бубнил:
– О футболе. Сегодняшние встречи…
А Бесси, всегда медленно соображавшая, еще завывала, прежде чем переключиться на свой мультик. Как раз начинался «Морячок Папай». Она было удовлетворилась, а потом вспомнила про свой голод. Но Бев вылетел из квартиры до того, как ее жалобы стали громкими.
Рыдая, он бежал, спотыкаясь, вниз по ступеням. Мальчишка Ирвинов, все еще без сознания, лежал в ожидании «Скорой». Мистер Уинтерс скорее всего вернулся к своему ленчу. Бев выбежал на Чизвик-Хай-стрит. Ни одного такси. Он увидел, что в пробке застрял автобус в сторону Брентфорда. И только вскочив в него, вспомнил, что у него нет денег на проезд. К черту! Шок от вида горящего неба, его собственное расстройство – разве это недостаточная плата? Оказалось, что да, поскольку, когда автобус пополз вперед, чернокожий контролер произнес:
– Видок у тебя неважнецкий, парень. Ладно, заплатишь в другой раз.
А спустя полчаса он уже прорывался через полицейский кордон, поскольку полицейские в настоящий момент не бастовали, и кричал:
– Моя жена, моя жена, там моя жена, мать вашу!
Небо было красновато-коричневое, терносливное, красновато-синее, первоцветно-примульное и одуванчиковое, завихрения сажи взмывали к небу тонкими черными ангелами, а жар напирал как нахальный громила. Окна казались квадратными глазами, лишенными всего, кроме пламени, смотрели грустно, и также грустно вылетали стекла. Рухнуло несколько рам, задев пару врачей в обгорелых хирургических халатах. Койки и носилки грузили на платформы, позаимствованные с ближайшей пивоварни.
– Моя жена! – кричал Бев. – Миссис Джонс! Эллен! Палата 4с!
Врачи качали головами, точно качать головой было физически больно.
– Вы! – крикнул Бев старухе, чьи седые волосы сгорели, чье голое тело безвольно обвисло под одеялом. – Вы меня знаете, вы знаете мою жену!
– Не дай, чтобы им сошло это с рук, – едва слышно шепнул знакомый голос.
– Боже ты мой, Элли! Элли…
Бев рухнул на колени у ожидавших погрузки носилок. Его жена и не его жена. Кое-что в этом теле сопротивляется огню, но по большей части это кости. Он стоял возле нее на коленях, а потом, отчаянно рыдая, лежал на ней, стараясь обнять ее, но в руках оставались комья горелой кожи, а под ней – сварившегося мяса. Она уже ничего не чувствовала. Но голос принадлежал ей. Последними ее словами были не «Любовь…», не «Я люблю», не «Присмотри за Бесси…» или «Господи, что за пустая растрата», или «Мы встретимся…» Нет, это было: «Не дай, чтобы им…»
– Бедная моя, дорогая, любимая! – рыдал он.
– Вот эту, – произнес усталый голос над ним, – на ИзоМ. Лучше уж покончить поскорее. Большинство из них все равно не жильцы.
Избавление от мертвецов, эвакуация живых. На платформах стояли значки мелом «ИзоМ» и «ЭЖ». Бева ласково подняли на ноги.
– Ничего не могу сделать, приятель, – сказал добрый хриплый голос. – Стыд и позор, что такое случилось. В каком мире мы живем!
Он побрел домой. Он шел пешком, видя в витринах незнакомого Бева Джонса: волосы обгорели на малом костерке, обернувшимся пророческим посланием, рот перекошен, в глазах ярость. В вестибюле высотки «Хогарт» все еще лежало неподвижное тело, ожидая «Скорой», которая скорее всего уже не приедет. Бев пешком поднялся по лестницам.
Не просто будет донести до Бесси, что именно произошло, что теперь у нее нет матери, что ее мать сварили до смерти безответственные элементы. Что те, чьей работой было тушить пожары, бастуют уже которую неделю, требуя прибавки. Что армия – запуганная или в силу искренней идеологической убежденности в своем праве отказывать в работе – взбунтовалась. Но «бунт» – старомодное слово, его единственный жалкий слог ассоциировался только со старыми фильмами про английский флот. Оно было из того же мира, что слова «честь» и «долг». Что мужчины и женщины могут отказывать в своем труде из принципа, повсеместно считалось правом, а право наконец-то (после бессмысленных препирательств о чести и долге) перескочило из цехов на плацы. Он решил пока ничего не говорить Бесси. Ему было о чем подумать, равно как и от чего страдать, не мучаясь еще и от тщетных попыток выискать мыслящую область в мозгу Бесси. Бесси смотрела какой-то старинный фильм про войну американцев с японцами. Она ела мюсли из коробки, в которую налила молока, не обращая внимания, что жидкость просачивается через картон или что сахар сыплется через край. Последствия были видны на полу вокруг нее. И все потому, что в спешке он забыл запереть кухню, в которую Бесси нельзя пускать. Теперь он прошел туда и начал потихоньку готовить Бесси горячий обед. У всех есть право на горячий обед во время ленча. Время ленча давно прошло, но право превыше дурацких аргументов хронологии и физики. А сам он сегодня на работу не вернется. Завтра будет иначе. Завтра будет совсем по-другому.
