Возражения издателя состояли в том, что я преподнес Свифта слишком сентиментальным, потому, видимо, что поленился детально ознакомиться с его биографией. Вот что ему так не понравилось:
«Ступай, путник, и подражай, если можешь, тому, кто мужественно боролся за дело свободы», — гласит в переводе с латыни его эпитафия. Джонатан Свифт (1667–1745), англиканский священник, сам написал так о своей длинной жизни. Он похоронен рядом с женой в дублинском соборе Святого Патрика, где служил настоятелем последние тридцать два года своей жизни. Именно в Дублине он написал «Путешествия Гулливера», книгу, которая по масштабам поспорит с любым собором. Назначение в собор Святого Патрика разочаровало его. Он надеялся получить епископство в Англии. Но, по словам исследователя его творчества Рикардо Кинтаны, случилось так, что Свифт стал «первейшим гражданином Дублина и самым патриотичным настоятелем в Ирландии». Невозможно представить, чтобы в нашем тонкокожем обидчивом обществе такой яростный сатирик стал бы настоятелем собора и уважаемой общественной фигурой.
«Путешествия Гулливера» он начал писать приблизительно в том же возрасте, что я сейчас, в пятьдесят четыре, а закончил в шестьдесят лет. Тогда он уже был широко известен как один из самых смешных и язвительных авторов своего времени и всех времен вообще. При этом идеи его работ сохраняли неизменную серьезность, поэтому я предполагаю, что «Путешествия Гулливера» можно читать как серию крайне важных проповедей, сочиненных в эпоху кризиса христианских ценностей, который все еще продолжается. Кризис, по моему мнению, заключается вот в чем: взрослые христиане больше не собираются считать себя маленькими божьими овечками.
Свифт умер до изобретения паровой машины, стального плуга или Конституции США, если на то пошло. Однако он уже знал про микроскопы, телескопы и дифференциальное исчисление, про гарвеевскую теорию циркуляции крови, ньютоновские законы движения и другие новшества. Все это заставляло подозревать, что естественный порядок вещей, загадочный и непоколебимый, на деле вдруг окажется поразительным механизмом, который можно изучать, который можно даже разбирать на части и собирать воедино. Человеческое знание постепенно обретало способности менять жизнь в таком масштабе, который раньше был доступен только армиям и природным катаклизмам. Поэтому первый гражданин Дублина решил, что нам нужно по-новому, без сантиментов, ради блага Вселенной, взглянуть на обезьян, которые вдруг посягнули на мысли такого масштаба. Вот ведь бараны!
В «Путешествиях Гулливера» Свифт ставит столь высокую планку трезвого и безжалостного взгляда на людей, что соперничать с ней может, пожалуй, только военный опыт, и то частично. Он уменьшает нас, мочится на нас, увеличивает нас и заглядывает в наши самые тошнотворные глубины, заставляет нас показывать нашу глупость и ненадежность, делает ужасно старыми. На страницах своей книги Свифт ставит над нами унизительные эксперименты, плод его богатого воображения. Что мы узнаем из этих, достойных Освенцима, экспериментов? Лишь одно, если верить герою Свифта, капитану Гулливеру: мы невероятно отвратительны. Мы точно знаем, что, слава Богу, это не мнение самого Свифта, ведь он, позволяя Гулливеру утверждать, что мы не лучше блевотины, объявляет Гулливера безумцем. Это выражается и в гулливеровском восхищении лошадьми, к которым сам Свифт не испытывал ничего, кроме спокойной симпатии. Гулливер перестал быть надежным свидетелем, каким был в первой главе.
Моя школьная учительница уверяла нас, что нужно быть чуточку сумасшедшим, чтобы так сильно подчеркивать человеческую мерзость, как это делал Свифт. А ведь он завел эту волынку задолго до того, как Гулливер сошел с ума. Если бы она была еще жива, я бы сказал ей сейчас, что волынка эта играет так громко, что становится нелепой, и нелепость эта осознанная — Свифт преподает нам урок не менее важный, чем отказ быть овцами. Он показывает, что наша готовность с отвращением относиться к себе и к другим не способствует сохранению цивилизации, как кажется многим людям. Отвращение на самом деле сильно вредит здравому смыслу, оно может заставить нас предать собственные интересы, может свести с ума.
Свифт не развивает эту тему, за него это сделала история последних ста с лишним лет. Что позволило цивилизованным людям строить и наполнять другими людьми концентрационные лагеря? Отвращение. Что заставляет их бомбить незащищенные города, пытать заключенных, избивать собственных жен и детей или вышибать себе мозги? Отвращение. Да. Мне кажется, что «Путешествия Гулливера» — замечательная попытка вкатить нам сверхдозу отвращения, чтобы мы получили иммунитет к этой опаснейшей болезни.
Эта редакция «Путешествий Гулливера» основана на издании 1971 года, редактором которого был Пол Тернер, профессор английской литературы в Оксфорде. Прежнее издание было полнее, там было предисловие и сотни интересных редакторских примечаний. Всем, кто хотел бы больше узнать о параллелях между сюжетом и приключениями самого Свифта, я рекомендую оксфордское издание. Мистер Тернер размышляет о правдоподобии бесконечных выдумок капитана Гулливера. К примеру, он пишет: «Один фут в Лилипутии соответствует одному дюйму нашего мира. Могг указывает на некоторые биологические ограничения: у лилипута кора головного мозга (средоточие интеллекта) намного меньше, чем у шимпанзе; на его голове не поместятся нормальные глаза; ему придется потреблять в восемь раз больше калорий на единицу веса, чем нормальному человеку, — двадцать четыре приема пищи в день вместо трех». По поводу великанов Бробдингнега он вновь ссылается на Могга, «который назвал двадцатиметрового человека „инженерно невозможным“. Для того чтобы выдерживать его вес (около девяноста тонн), придется значительно изменить скелет: укоротить ноги, уменьшить голову, сделать более массивной шею и крупнее туловище (чтобы уместились внутренние органы столь огромной машины)». И так далее.
У издателей подобной, лишенной примечаний и сносок, версии «Путешествий» есть, конечно, свое оправдание. Они говорят, что автор, как все другие авторы, желал, чтобы его книгу любили саму по себе. Если дух Джонатана Свифта витает сейчас где-то неподалеку, он, должно быть, возмущен тем, что я, как йеху, примазался к его тексту. Я прошу прощения. Грех мой прежде всего в том, что я тщеславно осмелился поставить свое имя рядом с именем Свифта. Но не меньший грех — я не смог передать, сколько ярости, радости и иррациональности потребовало создание этого шедевра. Восхваляя здравый смысл «Путешествий Гулливера», я представил эту книгу слишком здравой.
ДЖЕКИЛЛ И ХАЙД НА НОВЫЙ ЛАД
Я подружился с Ли Губером, бродвейским продюсером, когда мы вместе работали в Совете по искусству штата Нью-Йорк. Летом 1978-го он попросил меня написать современную версию «Доктора Джекилла и мистера Хайда» Роберта Льюиса Стивенсона — для музыкальной постановки. Оригинальная повесть, кстати, малюсенькая — каких-то шестьдесят страниц. В ней не прописаны характеры, персонажи удивительно схематичные и плоские. Это была первая книга Стивенсона, за которую он получил деньги.
Я за свою работу не получил ни гроша. По-моему, вышло превосходно, может, чуточку небрежно и коротко. Мюзикл называется «Профессор химии»:
