Артурик заперся в маленькой комнатке с зеркалом, курпачой и черно-белым фотопортретом с разноцветной ретушью. Зажег настольную лампу с пропавшим без вести абажуром. Следовало предпринять…
Прямо перед зеркалом коробка, заглянул. Торт, покрытый белым липким кремом. Артурик обрадовался ему. Подмигнув зеркалу, принялся за дело.
Свадьба была ловушкой, это он понял сразу. Его давно собирались жестоко женить, почти с самого детства. До сих пор ото всех уходил, как лиса, проглатывая очередной прогорклый колобок. Уйдет и сейчас, незаметным — по крайней мере, неузнанным. Артурик скорчился перед зеркалом — освещение было снизу, полосами, — лицо пугало само себя. Зачерпнул пальцем тортовый крем, мазнул по щеке. Еще раз. Теперь по другой. В зеркале постепенно появлялся клоун — клоун-колдун, привлеченный из-под земли запахом плова и водки.
Через пять минут работа была закончена. Облысевший торт Артурик быстро и шумно съел. Чтобы его не распознали по одежде, он снял ее и спрятал за зеркало, а голову замотал майкой, как чалмой. Постояв так с минуту, Артурик снова достал скомканный пиджак, добыл из него деньги и паспорт. Застыл, разглядывая свое лишенное карманов тело. Потом, вздохнув, засунул паспорт в трусы, там сразу сделалось зябко; деньги пришлось положить в рот. Это принесло некоторое удовлетворение — деформированные щеки маскировали еще больше. Истекая слюной от горько-соленых ассигнаций и кисловатой мелочи, преображенный Артурик приготовился к бегству. Наверху, над потолком, что-то загремело.
«Нахам
[19]
, — прошептал безумный, думая, что говорит на иврите. — Нахам».
Салют возобновился совсем близко, гости запрокидывали лица и щурились от новых взрывов света.
Марта завтра улетала. В этом городе ей оставалось выяснить только две вещи. Она нашла глазами Лаги — та сидела на месте исчезнувшего израильтянина. Рядом сидел ее муж и медленно ел плов, улыбаясь в небо жующим ртом.
— А почему мать зовут Лаги? — спросила Марта.
— Она сама не знает. Имя сочинила бабушка и умерла, ничего не объяснив. Я думаю, это имя ничего не значит.
— Нет… — тихо сказала Марта. — Оно значит. Ты потом поймешь.
Небо снова загорелось.
Султан вспомнил фейерверк на празднике пива в Зальцбурге, второй год магистратуры. Сопровождали профессора Брайзахера он и еще несколько человек. Профессор захмелел и, злоупотребляя отсутствием Марты, рассказывал о своих приключениях с мужчинами. Его слушали молча, пряча улыбки в безразмерные кружки: кроме Султана, пиво пили все. Потом герр Брайзахер лениво повернул к Султану свое ученое лицо с кусочком картофельного чипса на губе. Он в молодости скоротечно дружил с одним узбеком, да. «Член какой-то секты — под брюками сплошные рубцы и шрамы. Самоувечье. Представляете? Вы слышали о таких сектах у себя на родине, Султан?»
…Султан обернулся. Свеча свадьбы постепенно догорала: музыканты играли медленнее; на остывшем бетоне танцевали только трое — мать, фрау Марта и золотая танцовщица. Завтра новый день, новый поиск работы. Деньги, собранные за три австрийских года, на исходе. Роман…
«Султан, я немного за вами шпионю — вы что-то тайно пишете. Как оно называется? (Этот разговор с Брайзахером происходил уже в Вене.) Так нечестно, вы опять молчите — я показывал вам свой сборник хайку, мой юношеский сборник, а вы пишете под пологом ночи и делаете из этого секрет… Обещаю, что не нажалуюсь вашей строгой наставнице — ну?»
«Украшение жизни? Уже запахло Голливудом. Decoration of Life. Пошло, как гамбургер. Переназовите как-нибудь… Кстати, о чем это ваше… ваш?..»
«Об украшении жизни, господин профессор. О тщете имен и названий — и невозможности их поменять по прихоти или похоти. Роман о ваших собственных снах, господин профессор, похожих на плохой голливудский киногамбургер, — но, поверьте, они лучше вашей яви, сонных конференций и ночных пабов с уютными клозетами. Это роман о прошлом — прошлое всегда красиво. Ташкентский роман… О высоком кудрявом немце на фоне неба, на фоне мечети в снегу, на фоне сбывшихся шуток и недовыполненных пророчеств. О связи далеких людей, о духовном коммунизме — если вам это о чем-то говорит. Мне это не говорит ни о чем — но это выше меня и вашей вечно уместной усмешки».
Нет, он не ответил ему так — просто снова замолчал. И следил, как Брайзахер шевелит губами, приоткрывает рот с глянцевым, весело скачущим языком, — и слегка вздрагивал лишь при произнесении своего имени…
— Султан! Подойди сюда…
Он повернулся — зов был от Лаги. Она сидела с Мартой — вокруг все хрустели и брызгали гемофилическим арбузом. «Откуда арбуз — ведь только май?»
Салют ударил совсем близко — так что с крыши посыпались пыль и листья. И погас свет — теперь уже везде, и по соседству, и во всей махалле…
— Султан!
Это был непривычный салют. Вместо мгновенных трехцветных звезд на небе проступало долгое золотистое пятно. Лишенные громкости и света музыканты начали собираться, только паренек на гиджаке водил и водил смычком по шершавой струне, словно и струна, и смычок не имели конца. Пятно между тем рассыпалось, и на свадебный двор стали опускаться…
…маленькие свечи, прикрепленные к парашютикам. Одни гасли в воздухе, другие на земле. У большинства же парашютик при приземлении ловко превращался в подсвечник с липучкой — и скоро весь двор стал похож на горящий именинный торт, испеченный в честь какого-то сверхдолгожителя.
Гости — а их оказалось уже не так много — сидели удивленно; дети спали кто где, улыбаясь прибытию сна. На секунду осветился какой-то нелепый призрак в снежной маске и чалме, бегущий голяком через двор, но никто не испугался, а может, и не увидел; в глазах у каждого плыли огоньки. Гнусавый смычок наконец доиграл — было слышно, как уезжает машина с музыкантами; гиджакист остался.
Обходя падающие свечи, Султан подошел к матери.
Говорила Марта:
— …Необычные обстоятельства его зачатия и рождения…
Лаги, не перебивая ее, повернулась к сыну:
— Султан, вон за тем столом сидит твой дедушка, подойди к нему — расспроси о здоровье и посмотри, как у него с едой.
— Опа, я полагал, что он давно… вафот этганлар?
Лаги сняла две свечки, приземлившиеся ей на плечо и рукав, смахнула застывающие капли воска:
— Ты же видишь, какая свадьба… В такие праздники все живы — и уснувшие, и бодрствующие… иди, мне пока нельзя.
И положила в рот сыну медовый кусочек арбуза.
Старик, на которого указала мать, сидел недалеко от стола белобородых и что-то писал прямо на скатерти. Увидев Султана, попросил принести хлеб и бумагу. Султан схватил первую же лепешку, снял с нее свечу и достал из кармана венский блокнот. Старик выглядел довольным — поцеловав хлеб, приступил к трапезе. Так они молчали минут пять, пока дед не поднял ладони:
