– Пятьдесят фунтов! – Он потерянно взирал на место, где предстояло быть новому эркеру. – Что ж, придется с этим повременить, – вздохнул он. – Хорошенький Майский праздник, доложу я тебе. И плохо то, что денег я не достал.
– Пора тебе навестить леди Сент-Джеймс, – сказала жена. – Тридцать фунтов тебе задолжала!
– Похоже на то, – согласился Флеминг. Ему не хотелось тревожить такую знатную леди, и он боялся, что та разгневается.
– Но выбора-то нет, – мягко заметила жена.
Он пришел на Ганновер-сквер в четыре часа дня. Надел свое лучшее коричневое пальто, не по погоде теплое, и парился под шляпой. С замиранием сердца приблизился он к внушительной двери, выходившей на площадь; мимоходом отметил, что дом охранялся страховой компанией «Сан», и позвонил. Вышел лакей. Но не успел Флеминг спросить, дома ли его или ее светлость, тот мигом определил в нем торговца, велел идти с черного хода и захлопнул дверь у него перед носом.
Флеминг был бы меньше обескуражен, если бы знал, что в аристократических домах даже джентльмен, лично знакомый с хозяином, а тем более с такой знатной особой, как граф, едва ли имел возможность, явившись неожиданно, пообщаться с кем-то выше дворецкого или секретаря его светлости. Он побрел на задворки, пачкая выходное пальто, подошел к входу близ кухонь.
Там, уже дружелюбнее, ему сообщили, что дома нет ни лорда, ни леди Сент-Джеймс. Предположение, что они, вернувшись, удостоят его беседы, было встречено укоризненным смехом.
– Оставьте ваш счет и ступайте себе, – посоветовали ему.
Но Флеминг явился не за этим. Поэтому он вернулся на площадь, занял позицию возле почты, где в ожидании томились портшезы, и стал наблюдать за семнадцатым домом. Через полчаса его терпение было вознаграждено: к двери подъехал элегантный экипаж с гербом де Кеттов. Флеминг устремился вперед.
Грум уже был у дверцы. Он выставил ступеньку и протянул руку, помогая пассажирке выйти. Флеминг не видел ее лица, ибо то было скрыто под шелковым шарфом, но не сомневался, что это леди Сент-Джеймс. Чуть заступив ей дорогу, он отвесил нижайший поклон:
– Леди Сент-Джеймс? Я Флеминг, миледи, пекарь.
Он обнадеженно улыбнулся. Леди с прикрытым лицом ничем не показала, что узнала его. Ему почудилось, будто она собралась пройти мимо, но он, сам того не сознавая, преграждал ей путь.
– Миледи по доброте своей соизволила… – начал он, и грум, повернувшись, высокомерно махнул рукой:
– Проваливай отсюда!
Флеминг краем глаза отметил, что кучер спускался с козел.
– Да я же Флеминг, миледи, – попытался он вновь и, смешавшись, вынул свой счет.
Утром он снял с него копию, проявив чудеса каллиграфии, но ладони вспотели, и он вдруг увидел, что чернила потекли, испачкали пальцы, и размокший счет представлял собой жалкое зрелище. Леди Сент-Джеймс моментально отпрянула.
– Миледи, прошу вас, – выпалил он и шагнул к ней.
Кнут кучера щелкнул над самым ухом. Не тронул, нет. При желании кучер сумел бы сшибить с его носа муху и не задеть. Однако звук был сродни пистолетному, и Флеминг так испугался, что подался вперед, поскользнулся на булыжнике и начал валиться. Пытаясь удержаться на ногах, он в падении схватился за что-то мягкое.
Это был кончик шелкового шарфа леди Сент-Джеймс. В следующий миг Флеминг ахнул, глядя в ее обнажившееся лицо.
Леди Сент-Джеймс не стала вновь прикрывать свои синяки. Она с презрением отвергла даже бегство от пекаря. Взамен она уделила ему толику внимания, которого он жаждал.
– Мелкий торгаш, хам, как ты смеешь мне надоедать?! Да ты никак собрался получить с меня деньги прямо на улице? Ну скотина! Можешь выкинуть свой счет! К твоим пирожным никто не притронулся. Будь уверен, в приличном обществе их больше вообще никто не купит! А что касается твоей выходки, то если я хотя бы услышу о тебе еще раз, тебя посадят за нападение! У меня есть свидетели! – Она указала на лакея, который поспешно кивнул. Направившись к дому, она оглянулась на кучера. – И по-моему, он-то мне глаз и подбил!
Кучер осклабился и вытянул Флеминга кнутом по ногам так, что несчастный пекарь взвыл благим матом.
Очухавшись, он скорбно заковылял к Пикадилли. Его высекли и унизили. Заказам конец, надежды на эркер растаяли. И он был наказан на тридцать фунтов. Пока он брел мимо роскошных домов и шикарных магазинов Пикадилли, ему мерещилось, будто над ним потешается весь светский мир. У «Фортнума и Мейсона» он сел и разрыдался.
И как, черт возьми, ему расплатиться за эти булыжники?
Звездная ночь отражалась в воде. Чисто Венеция. Лодка, подобно гондоле, плавно скользила по темной Темзе. Тишина нарушалась лишь легким плеском весел да слабым дребезжанием стекла в фонаре, который покачивался над носом.
Но что за высокая фигура откинулась так вальяжно на пассажирском месте? Треуголка, домино, черный плащ с капюшоном итальянского образца. Белая маска придавала сходство с призраком, таинственным и бледным. Джентльмен, собравшийся на венецианский бал? Любовник, державший путь на тайное свидание? Наемный убийца? Вестник смерти? Возможно, все в совокупности.
Венецианский карнавал был в моде уже целое поколение. Казалось, что появляться в маске требовалось на половине лондонских приемов, начиная от грандиозных балов, где причудливые костюмы являлись de rigueur,
[70]
и заканчивая обычными вечерними спектаклями, где в ложах собирались десятки леди и джентльменов в масках. Какой, помилуйте, была бы модная светская жизнь без притворства, театра и, главное, без флера загадочности?
Оставив позади постройки Бэнксайда, лодка медленно двигалась по большому изгибу реки. Справа неясно вырисовывались знакомые очертания старинного дворца Уайтхолл. Но с появлением Вестминстера обозначился другой, не столь привычный контур.
Старый, перегруженный мост был в Лондоне единственным путем через реку на протяжении шестнадцати веков. Однако недавно появился еще один, с несколькими изящными арочными пролетами. Его достроили только в нынешнем году – к ярости вестминстерских лодочников и владельца старой лошадной переправы. Расходы же настолько превысили предварительные расчеты, что городские власти организовали лотерею для изыскания средств. Но вот он стоял, степенно протянувшись от Вестминстера до Ламбета неподалеку от садов архиепископа Кентерберийского. Как только лодка скользнула под него, пассажир неторопливо сел, взглянул на реку и начал готовиться к предстоявшему.
Джек Мередит сохранял здравомыслие, обдумывая то, что должен совершить. Пока все шло гладко. Официально он находился в Клинке, но за порядочную мзду Силверсливз всегда был рад разрешить своим джентльменам отлучку на том условии, что они вернутся. А леди Сент-Джеймс вручила ему пять гиней. Что до моральной стороны дела, то Мередит не испытывал угрызений совести. Он презирал Сент-Джеймса. Вдобавок он собирался играть по правилам, пускай и жестоким.
