– Мы не разорены лишь потому, что я живу по средствам, – заявил граф. – Мадам, здесь на триста фунтов счетов от разных лавочников.
Леди Сент-Джеймс подняла глаза – и голову бы тоже, да побоялась испортить труды Бальтазара.
– Возможно, все и не нужно оплачивать, – предположила она.
Щедрость леди Сент-Джеймс, столь мило являвшаяся слугам, не распространялась на торговцев.
Лорд Сент-Джеймс приступил к чтению. Счета от модистки, за чай от Твайнинга, от сапожника, от портнихи, двух парфюмеров, Флеминга-пекаря и даже от книготорговца. На большинство леди Сент-Джеймс отзывалась слабым стоном или бормотала: «Грабеж!», «Не может быть!». Наконец он дочитал все.
– Портнихе придется заплатить, – сказала она твердо.
Другой такой ей в жизни не найти. Леди Сент-Джеймс чуть подумала. Она предполагала, что счета не врут, но ее раздосадовал пекарь. Она устроила большой прием и задумала, по ее выражению, декорировать зал пирожными. Прием не имел успеха.
– Дайте-ка мне счет от пекаря! – вскричала она. – Я скормлю ему эту бумажку!
В действительности она хотела бросить счет в огонь. Пекарь Флеминг мог подождать. Невелика птица.
Графиня надеялась, что теперь-то муж уйдет. Как бы не так. Вместо этого он откашлялся:
– Мадам, я хочу обсудить еще одно дело. – (Она молча ждала.) – Речь идет о роде де Кеттов, мадам. Я третий граф. И у меня все еще нет наследника. – (Очередная пауза.) – Необходимо что-то предпринять. – Он вперил в нее взгляд. – Я не сомневаюсь в своих способностях.
– Да-да, разумеется. – Она была на грани обморока.
– Когда же, мадам?
– Скоро. У нас сейчас столько дел! Сезон… – Она взяла себя в руки. – Мы же поедем летом в Боктон? На природу? – Миледи выдавила улыбку. – В Боктоне, Уильям.
Так его звали.
Но, несмотря на улыбку, ей было трудно выразить хоть малую толику многообещающего одобрения. Жена может избегать мужа, но не вправе постоянно отказывать ему. Одна беда: его присутствие неизменно отбивало у нее всякую охоту.
Почему? – задавалась она вопросом. Что он такого сделал? Вполне достойный мужчина. Правда, порой графиня желала ему быть не таким осторожным. Хоть бы супруг совершил какое-нибудь безумство, но не в ущерб их благополучию, признавала она. Тогда чего ей хотелось? Год назад она бы едва ли ответила. Но сейчас?
Сейчас она вожделела Джека Мередита. И поскольку тот был в Лондоне, муж сделался невыносим.
– Вы мне уже дарили наследника, – мягко напомнил граф.
– Я помню. – Она прикрыла веки.
«Боже, зачем он об этом?»
– Простите. Бедняжка Джордж.
Это была запретная тема – смерть младенца, которого не стало восемь лет назад. Лорд Сент-Джеймс по сей день не постиг, как такое случилось, а для ее светлости, тогда совершенно убитой, сей предмет превратился в табу. Лорд Сент-Джеймс только что нарушил правило. Но нынче он был далек от раскаяний.
– До лета далеко, – произнес он и вышел, оставив ее в ошеломленном молчании.
Леди Сент-Джеймс сидела в полном одиночестве.
Та ночь. Ужас ночи восьмилетней давности, когда родился ребенок.
Роды затянулись; впоследствии она какое-то время лежала без сил и дремала, радуясь, что все позади. Ей не понравилась беременность. Быть столь огромной, такой неуклюжей – кошмар. Но теперь она наконец переживала успех. Родился мальчик, которого назовут в честь деда: Джорджем. Однако главным для нее было то, что он наследник графа и с момента рождения обладает собственным титулом: маленький лорд Боктон. Услышав плач, она велела няньке принести малыша. Улыбнувшись, подняла повыше, чтобы рассмотреть его при свете свечи. И вмиг остолбенела.
Она рассчитывала на хорошенькое дитя. По крайней мере, белокурое, в родителей. Но волосы у маленького существа уже были темны. Еще диковиннее выглядела белая прядь посередине. Но даже она не шла в сравнение с тем, что обнаружилось следом. Разжав большим и указательным пальцем крохотный кулачок, графиня увидела нечто новое.
Она тихо вскрикнула. Ребенок родился с перепонками.
– Это не мой! – завизжала она. – Вы подсунули мне чужого! Куда делся мой?
– Да нет же, ваша светлость! – забожилась нянька. – Это ваш!
– Ведьма! Воровка! Не может этого быть!
Но тут вошел врач и заверил ее, что таким уж тот уродился.
«Боже правый, – подумала она, – как показать такое страшилище?» Ее охватил ужас: из-за ребенка, из-за себя, – но нет, она не виновата, и ужас вызвал муж, заставивший ее вы́носить этакое чудовище.
– Заберите его! – крикнула она и рухнула на подушку.
К счастью, дела призывали лорда Сент-Джеймса на север Англии, и он намеревался оставить ее в Лондоне одну. А у нее к тому времени созрел план.
Ее навела на мысль беседа с кормилицей. Для графини было, конечно, немыслимо кормить ребенка самой. Нашли цветущую молодуху, родившую месяцем раньше. И девушка по ходу разговора обронила:
– Молока у меня в избытке, миледи, хватит и вашему. Если только мое дитя не умрет. Тогда вашему достанется все.
– Что, много младенцев умирает? – спросила графиня. Она имела об этом смутное представление и никогда не задумывалась.
– Да сплошь, миледи, – ответила девушка. – Десятками на дню, в Лондоне-то.
Такому риску подвергались даже богачи; младенец мог погибнуть от любой лихорадки. Что же касалось бедноты, ютившейся в перенаселенных, грязных кварталах, то хорошо, если каждый третий новорожденный доживал до шести лет. Брошенные дети, мертвые или живые, были обычной, печальной частью городского пейзажа. Эти сведения вкупе с наведенными справками легли в основу замысла леди Сент-Джеймс.
Далее ей понадобилась только сообщница. Найти ее не составило труда. Зеленоглазая нищенка из темного закоулка Ковент-Гардена, на которой остановилась графиня, понятия не имела, кто эта странная леди, закутанная в плащ, но пяти фунтов и обещания еще десяти по завершении дела было более чем достаточно, чтобы послужить и не задавать вопросов.
Прислуга на Ганновер-сквер пришла в удивление, когда через два дня после отъезда супруга ее светлость вдруг всполошилась.
Хозяйка заявила, что ребенок болен. Обвинялась кормилица. Девушку выгнали. Срочно понадобилось козье молоко.
– Никто, кроме меня, к ребенку и близко не подойдет! – твердила миледи.
Такой ее никогда не видели. Было предложено послать за нянькой, за доктором. Она как будто обдумала это, но решила, что нет. Никому она не доверяет. И вот на рассвете разнесся вопль. Ее светлость сбежала по лестнице, вконец обезумев и держа младенца завернутым в шаль. Последовала команда: за час подготовить скорую почтовую карету. Она едет в Боктон. Изволите ли – в Боктон, который терпеть не могла, да в такую рань! С собой она забирала лишь кучера и грума.
