В семье Карпентера таких компромиссов не было. Раз их больше не заставляли посещать англиканскую церковь с ее епископами, наследники Гидеона и Марты туда и не ходили. А их тезки, девятилетний Гидеон и одиннадцатилетняя Марта, вообще ни разу там не были. Что же касалось папистского собора, возвышавшегося пред ними… дети неуверенно взглянули на деда.
За последние десять лет Обиджойфул с удивлением осознал себя уважаемой семейной фигурой. Слишком хорошо зная, что не заслуживал этого, он тем не менее счел, что ради будущих поколений должен хотя бы попробовать соответствовать. И старался как мог, когда дети приставали к нему: «Расскажи, как Гидеон сражался с Кромвелем против короля!» – или спрашивали: «Неужели старая Марта и вправду плавала на „Мейфлауэре“?» Господи, спаси и помоги – ему даже пришлось подтвердить старую ложь о том, что он приложил все силы к спасению Марты во время Великого пожара.
А поскольку дети выросли и ждали помощи в наставлении внуков, он вынужден был вдобавок заново учиться читать, медленно и мучительно. Это было нелегко, старые глаза уставали. Он даже попросил Пенни свести его к мастеру заказать очки. Но все-таки справился, и к пятому дню рождения малышки Марты уже ежедневно читал ей Библию.
Правда, другую книгу его просили читать чаще. Она была написана великим пуританским проповедником на закате правления короля Карла II и аллегорически повествовала о христианине, который, внезапно охваченный чувством греховности и осознанием скорой смерти, отправляется странствовать. Это было сугубо пуританское паломничество: ни святых, ни церковных авторитетов – беднягухристианина направляли лишь вера да Библия. Просторный край, по которому он путешествовал, являл своего рода моральный пейзаж, столь знакомый суровым пуританским конгрегациям. Долина Смертной Тени, село Благонравие, замок Сомнения, ярмарка Суеты, топь Уныния – такие места попадались ему на пути к Небесному Граду. И люди, которых он встречал, носили похожие имена: Уповающий, Верный, Мирской Мудрец, господин Бездобра и великан Отчаяние. Повествование выдерживалось в библейском духе по образцу Откровения Иоанна Богослова, но было изложено языком столь обыденным, что оказалось доступным любому неграмотному простаку. Не содержалось в нем и суровостей – наоборот: бедняга-христианин совершает все мыслимые ошибки, и от них его постоянно приходится спасать. Книга Джона Буньяна «Путешествие пилигрима», которую и полюбил читать Обиджойфул, была глубоко пуританской, но доброй и очень человечной.
Взирая на англиканский собор, Обиджойфул заверил детей:
– Это просто здание, а никакая не топь Уныния.
Взяв детей за руки, он ввел их внутрь.
Правда была в том, что он полюбил великий собор. Обет никогда не работать под этим папистским куполом теперь казался необязательным. И о чем бы ни думал он раньше, бояться Рима больше не приходилось. Несколько лет назад Вильгельма с Марией сменила протестантка Анна, сестра Марии. На смену Анне должны были прийти ее родственники из династии Ганноверов, такие же протестанты. Был в безопасности не только трон. За последние годы английская армия с ее голландскими союзниками и под командованием великого Джона Черчилля, ныне герцога Мальборо, наголову разбила войска могущественного Людовика XIV и предоставила возможность исповедовать протестантскую веру по всей Северной Европе.
Что касалось самого здания, то даже огромный купол уже не казался зловещим. Благодаря большим окнам, забранным обычным стеклом, внутри собора было так светло и свободно, что гость из Голландии мог счесть себя находящимся в голландской протестантской церкви. Собор Святого Павла теперь представлялся Карпентеру угрозой не большей, чем великий английский компромисс: протестантский дух в римской оболочке, как и сама, по сути, Англиканская церковь.
На миг им почудилось, будто они одни, не считая служителя, который их приветствовал, и все вокруг для них. Медленно идя по внушительному нефу, Обиджойфул видел, что дети исполнились благоговейного трепета. Но вдруг, едва они наполовину одолели проход, тишину разорвали два звучных удара, эхо которых разнеслось над громадным центральным перекрестием. Служитель встретил их нетерпеливым фырканьем. Карпентер спросил, что это было такое.
Оказалось, что Мередит.
– С утра уже там, – пояснил служитель тоном, как будто сомневался в здравом рассудке Мередита.
Действительно, ступив под купол, они как раз успели увидеть на галерее ученого священника. Тот дружески помахал Карпентеру, скрылся и через несколько минут уже был внизу.
– Я ставил опыт, – объяснил Мередит, покуда Карпентер с детьми помогали ему собрать разнообразные предметы, брошенные сверху. – Знаете, этот купол – лучшее место для проверки теории тяготения Ньютона. Точно измеренное пространство, управляемые условия, неподвижный воздух. Намного лучше, чем Монумент. Королевское общество, к вашему сведению, планирует в самое ближайшее время провести здесь серию экспериментов.
Бодро махнув им еще раз, он, сопровождаемый недовольным служителем, зашагал к западной двери, Карпентер же остался с детьми.
Им было что показать. Он ткнул пальцем в камень со словом «Воскресну» и объяснил значение.
– Это я его туда положил, – поведал Карпентер, радуясь их удивлению. Затем повел внучат на клирос.
За последние двадцать лет у него случилось несколько заказов, принесших ему особый восторг. Он гордился резным потолком в новом обеденном зале Речной компании Миддлтона; с удовольствием трудился над новым крылом Хэмптон-Корта и великолепным зданием госпиталя в Челси работы Рена. Но ничто не могло сравниться с великолепной резьбой, украсившей места для певчих в соборе Святого Павла.
Там открывалось грандиозное зрелище: не только длинные, темные ряды поблескивавших сидений для духовенства и хористов, но и внушительное вместилище для органа. Проект разработали совместно: Рен создал общий план и изготовил макеты, но когда дело дошло до украшений, великий архитектор обратился к своему другу мистеру Гиббонсу.
От результата захватывало дух. Среди форм классических и простых – прямоугольных панелей, пилястров, фризов и ниш – расцвело море резьбы: роскошной, пышной, но неизменно выверенной. Раскидистая листва и вьющиеся лозы, цветы, трубы, головы херувимов, гирлянды плодов, отяготившие карниз и капитель, панели и фронтон, балюстраду и консоль-кронштейны. Во всей Англии не существовало ничего подобного. Небывалое изобилие дуба, десятки тонн его; великое произведение искусства, выраженное тысячами футов резьбы. Баснословная дороговизна. Расходы были до того велики, что не хватало уже и налога на уголь, а потому инвесторам, включая выдающихся мастеров и самого Гиббонса, приходилось брать деньги на проект под проценты. «На клирос взял под шесть», – признался Гиббонс Карпентеру.
Сам Обиджойфул проработал в соборе три года и считал их лучшими в жизни. Казалось, что ради великой цели туда стянулся цвет городских плотников и резчиков. Обстановка была спокойная и уютная. Однажды, в самом начале, он пожаловался Гиббонсу на сквернословие рабочих; не прошло и дня, как Рен издал приказ, запрещавший всякую брань. Преданность делу была столь высока, что Карпентер почти поверил в богоугодность своего дела, невзирая на то что он все-таки находился в англиканской церкви.
