Но ничего не произошло. Коренастый парень застыл, где стоял. Когда Дукет спросил, собирается ли тот выстрелить, он лишь сказал:
– Позже. – И после паузы, видя недоумение Дукета, негромко произнес: – Потяни меня за руку.
Молча пожав плечами, Дукет повиновался. Рука, к его удивлению, не шелохнулась. Он повторил – опять ничего. И мальчик, хоть был силен, обнаружил, что совершенно не в состоянии сдвинуть лучника с места, разве что сбить.
– Как ты это делаешь?
– Тренировка, – отозвался Карпентер. – И терпение.
Когда же Дукет спросил, как долго он может так стоять, тот ответил:
– Час.
– Попробуй, – предложила Эми.
Но Дукет быстро начал переминаться и вскоре не выдержал.
– Сдаюсь, – сказал он.
Когда же он оглянулся, то Карпентер все стоял, совершенно неподвижный, а Эми сидела на земле и восхищенно смотрела на него.
Вернувшись в «Джордж», Дукет изрядно удивился при виде дамы Барникель, которая поджидала его, многозначительно скрестив на груди руки.
– Я хочу поговорить с тобой, – начала она и пригвоздила его к месту недобрым взглядом. – Как, по-твоему, устраиваются в жизни молодчики вроде тебя?
– Тяжелым трудом, – предположил он, но услышал лишь фырканье.
– Сперва вырастаешь. Потом, разумеется, женишься на хозяйской дочке. Постель! – вдруг взревела она. – Вот где решается все! Укладывайся в нужную постель – и жизнь устроена! – Дукет даже теперь не вполне понимал, о чем шла речь, но всякие сомнения исчезли при ее следующих словах. – Неужто ты думаешь, что я отдам все это, – она обвела рукой «Джордж», – ничтожному круглорожему Карпентеру? По-твоему, я выдам за него мою дочь?
– Думаю, он ей нравится…
– Не твоя забота. Действуй! – приказала она. – Уведи у него девку. А если откажет, не отступайся, коли знаешь, в чем твоя выгода.
И хозяйка потопала прочь, предоставив Дукету гадать, что делать дальше.
Если Буллу и было с чем поздравить себя, так это с дочерью. Тиффани, с ее пышными волосами и кроткими, но яркими глазами, оказалась таким чудом, что почти заменила ему недостававшего сына.
Тиффани исполнилось одиннадцать, когда ей сказали, что пора подумать о муже. Это произошло солнечным июньским днем, в отцовский день рождения. Она впервые оделась как взрослая.
Мать, в последнее время весьма изможденная, просветлела и воодушевилась, взяв дело в свои руки. Сперва надела на дочку шелковую камизу с узкими рукавами и затканными шелком пуговицами от локтя до запястья. Поверх последовало платье до пят, расшитое синим с золотом. Затем, вопреки ее протестам, мать разделила темные волосы Тиффани прямым пробором, заплела две донельзя тугие косы, уложила их кольцами над ушами и заколола шпильками.
– Вот теперь ты похожа на молодую женщину, – гордо заметила жена Булла.
Эффект был чарующ и прост. И хотя груди у Тиффани толком еще и не было, да и была она невысокой, девочка довольно улыбнулась, когда взглянула в материнское серебряное зеркальце. На бедрах у платья имелись разрезы, как карманы, и Тиффани ощутила себя обворожительно-женственной, запустив свои маленькие руки в мягкие шелка.
В доме собралась большая компания. Пришло несколько видных торговцев тканями. Явился молодой Уиттингтон. По настоянию Тиффани пригласили и Дукета. Тот прибыл в чистой льняной рубахе. Чосер прийти не смог, так как ему назначили встречу при дворе, но он зашел с утра с подарком, которым привел Булла в полный восторг.
Была еще пара, ей незнакомая: юноша и монашка. Последнюю, как она выяснила, звали сестрой Олив; та прибыла из монастыря Святой Елены – небольшого, но известного заведения сразу за северной городской стеной, куда богатые семьи часто помещали незамужних дочерей. У сестры Олив было бледное лицо с большим носом, но при улыбке ее лицо лучилось благочестием, большие ласковые глаза были скромно потуплены. Спутник приходился ей кузеном – бледный, длинноносый и серьезный молодой человек по имени Бенедикт Силверсливз. Оба как будто состояли в родстве с матерью Тиффани. Девочка сочла их довольно занятными.
Сначала она немного робела во взрослом платье, но вскоре освоилась. Уиттингтон рассыпался в комплиментах. Дукет глазел в откровенном восхищении, доставившем ей великую радость. К ней подходили перемолвиться словом купцы с супругами. Ей польстило и то, что сестра Олив вскинула карие глаза, явила застенчивую улыбку и заметила, что платье ей очень к лицу.
– Но вам непременно нужно поговорить с моим кузеном Бенедиктом, – сказала монашка после.
И не успела девочка оглянуться, как ее уже плавно вели через комнату. На миг она зарделась, ибо ей пока не доводилось общаться с этим странным юношей, тем паче в новой, непривычно взрослой обстановке. Еще больше пугало то, что он казался важной фигурой. Родом из старой лондонской семьи, студент права, обречен пойти далеко; все эти сведения монашка успела выложить прежде, чем они дошли до него.
– И он, разумеется, набожен, – добавила она тихо.
Поэтому Тиффани испытала облегчение, когда юноша оказался весьма милым. Он обходился с ней серьезно, но исключительно учтиво. Бенедикт разглагольствовал о последних городских событиях, о стремительно ухудшавшемся здоровье старого короля, о вещах, ей известных, спрашивал ее мнение и, похоже, ценил его. Она ощущала себя обласканной и взрослой. Глядя на него, Тиффани решила, что длинный нос – это некоторое отличительное достоинство. Темные глаза юноши были умны, хотя слегка загадочны. Котта и рейтузы черные, лучшего фламандского сукна. Она не была уверена, нравился ли он ей, но не могла не признать его манеры безупречными, пускай и чуть официальными. Немного позже он вежливо извинился и отошел переговорить с ее матерью о благостных свойствах некоторых храмов.
Но гвоздем торжества, к осмотру которого вскоре пригласил Булл, стал предмет на столе посреди комнаты. Это был утренний подарок.
– Умен же Чосер такое придумать! – восхищенно воскликнул Булл.
Тиффани и впрямь никогда не видывала подобной штуковины.
Предмет был прелюбопытный. Главной составной частью выступала круглая латунная тарелка примерно пятнадцати дюймов в диаметре с отверстием в центре, где находилась ось. На краю тарелки, сверху, имелось кольцо, чтобы держать или вешать, а сзади – визирная линейка, позволявшая измерить углы расположения небесных тел. Еще имелся набор дисков, надевавшихся на оси с лицевой стороны тарелки. Обе стороны покрывали деления, калибровочные отметки, цифры и буквы, которые представились Тиффани магическими знаками.
– Это астролябия, – горделиво объяснил Булл, – и предназначена для чтения ночного неба.
Он принялся показывать, как та работает. Но через пару минут, покуда слушатели тщились уследить за ходом мысли, тоже начал путаться в шкалах и вскоре, со смехом мотая головой, признался:
– Да, боюсь, мне придется брать уроки. Может, кто лучше справится?
