Джеффри подолгу торчал на пороге кухни, наблюдая за розничными торговцами, которые являлись с товарами сразу после заутрени. Но особой забавой было бросать в Темзу щепочки. Он делал это из дворика, откуда в реку опускали ведро, и мчался через опасно забитую проезжую часть в другой двор, из которого пытался выследить их стремительное появление из-под арки.
А лучше всего ему бывало со своим кумиром.
В доме обычно жили ученики – дружелюбные, но слишком занятые, чтобы обращать внимание на маленького найденыша в кухне. Кроме одного. На десять лет старше Дукета, с каштановыми кудрями, карими глазами, наплевательским отношением ко всему вкупе с душевным обаянием, он представлялся мальчику божеством. Это был младший сын из богатого старого мелкопоместного семейства с юго-запада Англии. Отец отослал его в обучение к лондонской купеческой элите. «Настоящий маленький джентльмен», – с одобрением говаривала кухарка. Но Ричард Уиттингтон еще был в ученичестве. В старые времена богачи и сыновья граждан покупали или наследовали гражданство. Нынче же оно почти всегда приобреталось через гильдии. Те устанавливали стандарты, качество, условия труда и цены во всех отраслях. Ни один ремесленник, ни один купец не мог действовать, не состоя в гильдии. Эти сообщества главенствовали над уордами, городским советом и внутренним советом олдерменов. Гильдии, собственно говоря, и были Лондоном – от ничтожнейших ремесленных союзов до торговых гигантов вроде торговцев тканями, которые оспаривали друг у дружки контроль над городскими делами.
Уиттингтону нравился маленький Дукет. Подкидыш был несказанно бодр и резв, и ученик часто играл с ним. Научил бороться, боксировать, а вскоре открыл в нем и другое, одобрительно заметив: «Он сколько ни падает, сразу встает. Никогда не сдается!»
Иногда они бродили по городу. Чума проредила население, но Лондон по-прежнему кипел. И что за волшебный сумбур! Бывало, они ныряли в проулок и обнаруживали дом видного дворянина, чей герб развевался на шелковом стяге, выставленном из окна, тогда как слева и справа теснились деревянные вывески пекарей, перчаточников и трактирщиков. Даже дом самого Черного принца находился на улице, вполне обжитой рыботорговцами, и на его воротах, чтобы отбить запах, висели огромные плетеные корзины с травами. Богатство, нищета и средний достаток соседствовали; то же происходило со святым и мирским. Собор Святого Павла еще мог как-то отгородиться стеной, однако трущобы у церкви Святого Лаврентия Силверсливза, опустошенные Черной смертью, пришли в негодность и сменились помойкой, где беднота справляла нужду. Смрад заставлял курата прикрываться платком, пока он спешно отправлял службы.
Однажды они предприняли долгую вылазку, намереваясь найти источник поступления в город пресной воды.
Из-за приливов вода в Темзе бывала соленой и не всегда пригодной для питья. В свое время лондонцы пользовались малыми притоками – Уолбруком и соседним Флитом, но воды их грозили болезнями. Вдобавок к негодным шкурам, которые выбрасывали в Уолбрук скорняки, над узкой речушкой высилось слишком много домов, оборудованных garderobes, из-за чего вода утратила всякую прелесть. Что до Флита, тот вообще превратился в грязную канаву. Вверх по течению стояли сыромятни, где выделывали кожу, и Флит вонял из-за их сточных вод мочой и аммиаком. Затем его чернили пылью угольные баржи, разгружавшиеся у Сикоул-лейн. Возле Ньюгейта были бойни, и мясники сбрасывали в речушку потроха. К тому моменту, когда Флит добирался до водяной мельницы на стыке с Темзой, он представлял собой плачевное зрелище.
Посреди Уэст-Чипа стояло любопытное здание в форме миниатюрной замковой башни. С боков его по узким свинцовым трубам постоянно струилась пресная вода, приносимая небольшим акведуком. То был известный Грейт-Кондуит. Однажды воскресным днем Уиттингтон и мальчонка дошли, держась труб, до искристого источника, который питал его на склоне к северу от Вестминстера, на расстоянии двух миль.
Но если для мальчика все это были чудеса, они совершенно не удовлетворили его кумира.
– Гадость, – отзывался он о местах вроде церкви Святого Лаврентия Силверсливза. – Давно пора вычистить. – А о Грейт-Кондуите же выразился так: – Один акведук на такой город? Это никуда не годится. Лондон должен навести порядок. Иначе я наведу, когда придет время! – На вопрос, как он свершит такие дела, юный Уиттингтон спокойно произнес: – Я стану мэром.
– А как же стать мэром? – поинтересовался однажды Джеффри.
Вместо ответа Уиттингтон указал на прочное строение на Уэст-Чипе чуть ниже места, где некогда начинался еврейский квартал.
– Знаешь, что это?
Там, где когда-то жила семья Томаса Бекета, стояла красивая часовня в память о лондонском святом, выше виднелась ратуша.
– Здесь заседает гильдия торговцев тканями, – объяснил Уиттингтон. – Сначала становишься членом, потом, возможно, управителем уорда, а дальше – мэром. Все дело в гильдии.
И Дукет, взглянув на здание, подумал, что лучшая в мире доля – стать торговцем тканями, как Булл и Уиттингтон.
В возрасте семи лет Джеффри Дукета отдали в школу при церкви Сент-Мэри ле Боу. Он побаивался, но там его ждал приятный сюрприз. Хотя детей, конечно, обучали латыни, занятия теперь велись на английском языке.
Булл пришел в удивление. Тайком от мальчика он пожаловался Уиттингтону:
– В мое время были латынь и розги. Чем они провинились?
– Сейчас во всех школах переходят на английский, сэр, – рассмеялся молодой джентльмен. – В конце концов, по-английски говорят даже в судах.
Купца это не вполне убедило.
– Ну, для найденыша сойдет, – буркнул он.
И была девочка. Волнистая грива темных волос, бледное личико с довольно острым носом, красные губы, серо-голубые глаза. Священник торжественно нарек ее Теофанией, латинизировав имя. Однако с тех пор ее не называли иначе как только именем простым, английским – Тиффани. Булл обожал ее.
Дукет почти не обращал на нее внимания, пока ей не исполнилось пять и гостевание Уиттингтона не подошло к концу. В последующие годы мальчик часто разделял ее общество и, памятуя о доброте к нему Уиттингтона, старался быть в свою очередь добрым к ней. Да и приятно, когда тебе смотрят в рот и преданно идут за тобой, куда бы ты ни шел. Он даже жертвовал игрой в мяч и борьбой ради пряток, а то еще катал ее на шее туда и обратно по мосту, и это ей нравилось больше всего прочего. Иногда он брал ее на рыбалку, и они вытаскивали форель или лосося, которыми изобиловала река.
Самый же дерзкий и опасный подвиг совершался на Лондонском мосту. Однажды, когда Дукету было одиннадцать, Уиттингтон небрежно заметил:
– Завтра утром на реке можно будет увидеть кое-что интересное.
Это могло означать только одно. Никто уже очень давно не делал этого.
На следующие утро они с Тиффани стояли рука об руку возле большого окна наверху. День выдался погожий, и Темза радостно блестела, но в тридцати футах внизу вода нетерпеливо вихрилась у массивной каменной опоры и с ужасающим ревом срывалась в канал.
