– Он не навеки друг Ричарду, – ответил Пентекост.
Дэвид огорчился.
– Я умру за короля Ричарда, – просто сказал он. – А вы?
Силверсливз колебался не дольше секунды и улыбнулся:
– Разумеется. Я верный подданный короля.
Но через несколько дней, когда мальчик готовился к возвращению в Лондон, даже эта беседа истерлась из его памяти. Прибыли новости поистине замечательные – безусловное доказательство того, что в этот год Третьего крестового похода Бог посылал весть доброй надежды англичанам и их славному королю-рыцарю.
Из западного аббатства Гластонбери сообщили, что в древних его угодьях монахами найдены гробница и останки короля Артура и королевы Гвиневры. Могло ли быть явлено знамение более наглядное и чудесное?
Времени не осталось. Пентекост Силверсливз уже много лет не испытывал паники, но нынче, в полдень 5 октября, был близок к ней. В левой руке он держал срочную повестку, присланную его господином и покровителем; в правой – другой пергаментный лист. Оба документа были равно страшны. И оба порождали ужасный вопрос: на чью сторону встать? Он все еще колебался.
Кризис грянул совершенно неожиданно в середине сентября. Сессию Казначейства, назначенную на Михайлов день, пришлось переместить на пятьдесят миль по Темзе – в Оксфорд. Но Силверсливз не обрел покоя даже в этом тихом замковом городке, населенном небольшой ученой общиной.
Причиной переполоха был бастард, проблемой – то, что его сделали архиепископом Йоркским.
Конечно, королевские бастарды довольно часто становились епископами – это предоставляло им доход и некую занятость. Назначение епископом одного из многочисленных побочных сыновей короля Генриха II осталось бы незамеченным, не будь тот известным союзником Джона. Король Ричард категорически запретил ему показываться в Англии.
А потому, когда в прошлом месяце он высадился в Кенте, канцлер с полным правом потребовал от него присяги на верность. Хитрец отказался, и Лонгчамп совершил ошибку: бросил его в тюрьму.
«Вся история от начала и до конца – ловушка», – рассудил Силверсливз. Если так, его хозяин в нее угодил. К восторгу Джона, поднялся шум. Архиепископа, хотя и быстро выпущенного, объявили мучеником, как самого Бекета. Джон и его братия выразили протест, и вот большой совет, собравшийся между Оксфордом и Лондоном, призвал Лонгчампа объясниться. «На сей раз ему не выкрутиться», – простонал Силверсливз.
Однако ничто еще не решилось. Многие члены совета подозрительно относились к Джону. Канцлер по-прежнему обладал несколькими замками, в том числе Виндзором. Ключом ко всему, как обычно, будет Лондон. Как поступит город? Силверсливз не удивился, когда получил от господина письмо с требованием немедленно явиться.
Но как быть с пергаментом в другой руке?
Тот на первый взгляд ничем не отличался от прочих казначейских бумаг, пока Силверсливз не присмотрелся к уголку. Ибо там в большую заглавную букву была аккуратно вставлена карикатура на канцлера. Произведение искусства, причем порочное и злое. Тяжелые черты лица Лонгчампа были подчеркнуты так, что тот превратился в непристойного мясистого урода, напоминавшего горгулью. Изо рта текло, как будто он съел больше, чем мог вместить. Не просто шарж – глумление и оскорбление. И это сам канцлер! В Казначействе ни один писец не посмел бы оставить в записях такую штуку, не будь он глубоко, наверняка уверен, что канцлер обречен.
– Так что же такое известно этому писцу, чего не знаю я? – недоумевал Силверсливз вслух.
Пергамент содержал и кое-что похуже. На краю, возле заглавной буквы, красовалась вторая карикатура – собака, которую канцлер держал на поводке. Увы, ее хищную, жадную морду, слюнявую пасть и длинный нос ни с чем не спутаешь. То был он сам.
Итак, все полагали, что обречен и он. Если они правы, ему надлежало немедленно покинуть покровителя. Быстро и без сожалений. Упражнения ради Пентекост спешно пересмотрел все поступки канцлера. Имелись ли тайные преступления, о которых он мог бы сообщить, переметнувшись к недругам Лонгчампа? Были ли такие, куда не был замешан он сам? Всего два или три, но в случае острой надобности зачтутся. С другой стороны, если Лонгчамп устоит, а он бросит его, Пентекост лишится всякой надежды на вознаграждение, и, вероятно, навсегда. В течение нескольких мучительных минут он обдумывал свое будущее.
Затем аккуратно отрезал ножом возмутительный уголок пергамента и снялся с места. К вечеру он уже держал путь в Лондон.
7 октября Ида отдыхала в своем доме под знаком Быка. Было около полудня. Она с удовольствием отрешилась от треволнений двух последних дней.
Во-первых, днем раньше из Виндзора прибыл канцлер Лонгчамп с отрядом. Сейчас он находился в Тауэре и укреплял фортификации. Его люди патрулировали улицы. Затем, нынешним утром, пришли известия о том, что к Лондону выступили совет, принц Джон, рыцари и тяжеловооруженные всадники. Их ожидали к вечеру. «Они намерены низложить канцлера», – сообщил гонец.
Но это могло оказаться не так легко. Совет мало что сделает, если город останется верен наместнику Ричарда и затворит ворота. Не то чтобы Ида сильно переживала за Лонгчампа, но он был предан Ричарду.
– И всяко лучше, чем этот изменник Джон, – заметила она мужу.
Сам Булл ушел два часа назад. Олдермены и знатные горожане созывались, чтобы определиться с позицией по отношению к совету. Ида тревожно ждала.
И было еще одно обстоятельство, о котором она пока ему не сказала.
Поэтому, услышав, что кто-то вошел во двор, Ида подумала на мужа. Спустя же секунду удивленно узрела совсем другое лицо.
Это был Силверсливз. Ей еще не доводилось видеть его таким.
Булл быстро шагал мимо собора Святого Павла. На нем был темно-синий плащ, подбитый у ворота горностаем. На широком лице застыло грубовато-добродушное выражение, мало что выдававшее, но сердце его пело. Все шло по плану.
Собрание олдерменов состоялось за закрытыми дверями. Дискуссия, понятно, получилась обстоятельной, приняли несколько стратегических решений. Но семерка подготовилась хорошо. Многомесячное тайное влияние на умы коллег теперь принесло плоды. Ее доводы оказались убедительными. Эти семеро знали, что делать и как. В итоге собрание согласилось поручить все им, и в этот момент через ворота Ладгейт тихо проскользнул гонец.
В прочем же договорились лишь об одном. Стратегия семерки понуждала к секретности. Собрание следовало держать в абсолютной тайне.
– Тогда и пробьет наш час, – буркнул Булл с глубоким удовлетворением.
Придя домой, он удивился, застав там Силверсливза. Ему хватило взгляда, чтобы понять: клирик Казначейства пребывал в плачевном состоянии. Он уже битый час мерил шагами внутренний дворик. Метнувшись к купцу, Силверсливз взмолился о новостях.
Тот сообразил быстро, хотя на лице не отразилось ничего.
– Идешь к Лонгчампу? – (Силверсливз кивнул.) – Тогда можешь передать, что Лондон верен, – сказал Булл осторожно.
