Но пока мы этого не знали. Наш уполномоченный крикнул ему:
— Идите в парк. Посмотрите там, в бункере!
Муж тети Ханни покачал головой:
— Она не пойдет в бункер. Она ни разу там не была. Ни когда туда не спускалась.
Муж тети Ханни ушел. Бабушка посмотрела ему вслед. Ее опять затрясло.
— Гитлер — дерьмо! Хайль, Гитлер! Гитлер — дерьмо! — закричала она.
— Прошу Вас! Прошу! — залепетал уполномоченный. — Замолчите ради Бога! Вы рискуете жизнью!
Но бабушка его не слушала. Она кричала и кричала. Кричала одно и то же, как заезженная пластинка: «Гитлер — дерьмо! Хайль, Гитлер! Гитлер — дерьмо! Гитлер — дерьмо!»
Уполномоченный втащил бабушку в дом. Я ему помогала, подталкивала, даже пихала бабушку.
Потихоньку она успокоилась. Прислонилась к стене в подъезде и вдруг вспомнила:
— Картошка! Моя картошка на плите. Все сгорело!
Бабушка побежала на кухню. Я за ней. Газ не горел. Бомба угодила в газовую трубу.
Дедушка
Сума
Хозяйка кафе
Спекулянт
Фруктовый сахар
В квартире бабушки жил еще и дедушка. Дедушку я очень любила. Он был длинный и тощий, с седыми усами и фиалковыми глазами, с волосами на ушах. Он мог быть очень веселым, умел рассказывать замечательные истории, когда не было рядом бабушки. Бабушку дед боялся. Дед вообще многого боялся. Боялся, когда надо было идти в финансовое управление, боялся взглядов полицейских, боялся, когда по радио искал английскую станцию и никогда ее не находил. Но пуще всего он боялся бабушки. Я всегда думала, что дед потому на ней и женился, что сильно перепугался. Она зверски на него поглядела и сказала: «Лепольд! Женись на мне!»
А дедушка со страху ответил: «Да-да, Юли, да-да!»
Может, раньше все было иначе — дед любил бабушку, а она его. Но когда я была девочкой, никакой любви у них не замечала. Бабушка не говорила дедушке добрых слов. Только без конца приказывала: «Лепольд, пора идти! Лепольд, принеси уголь из кладовки! Лепольд, закрой окно! Лепольд, включи свет! Дай мне газету! Лепольд, дай мне денег!»
Дедушка лишь лепетал вответ: «Да-да, Юли. Да-да!» По-настоящему дедушку звали Леопольд, а бабушку — Юлия. У моего деда редкая профессия — он был торговцем часовой фурнитурой. Часовая фурнитура — это маленькие колесики, винтики и пружинки внутри часов. У дедушки не было собственной лавки. Вся его фурнитура помещалась в двух чемоданах, которые он хранил в своем кабинете. Иногда к нему приходил какой-нибудь часовщик и покупал колесико, пружинку или горстку винтиков. Но чаще дед ходил со своей фурнитурой по часовым мастерским. Бабушка в таких случаях говорила: «Идет с сумой!»
Ежедневно после завтрака дедушка упаковывал большую черную сумку и отправлялся в путь. Вернувшись вечером, он снимал черные ботинки и черные носки, двигал длинными, тонкими пальцами, бормоча: «Проклятие! Ну и набегался я сегодня! А продал лишь пару пустяков. Остались одни старики, дрожащие близорукие мастера. Все остальные в армии».
Дедушка брал на кухне алюминиевый таз, наполнял его водой и ставил под стол. Засучивал брюки, садился к столу, опускал ноги в воду и дрожал. Дрожал из-за холодной воды. Бабушка не давала ему теплой. Она презирала ножные ванны.
Наступала пора ужина. Мы ели вареную картошку по понедельникам, жареную — по вторникам, картофельную запеканку с репой — по средам, картофельное пюре — в четверг, в пятницу — картофельный гуляш, в субботу — картофельные оладьи. Бабушка строго придерживалась своего картофельного меню. Лишь раз она ошиблась. Приготовила во вторник картофельный пудинг. А все из-за того, что выиграла в этот день 30 марок в лотерее. Но сразу же рассвирепела, вспомнив, что на эти деньги ничего не купишь. Бабушка побежала к будке, где продавались лотерейные билеты, и бросила продавщице 30 марок с криком: «Забирайте эту бумажонку! Суньте ее подальше. Плевала я на ваши дурацкие деньги! Разыгрывайте лучше карточки на мясо. Тогда хоть что-нибудь получишь!» Я стояла у двери, мне было жутко стыдно за бабушку.
Дедушка стенал по поводу своих натруженных ног и бесполезной беготни с сумкой. Но бабушке не было жаль его, она его вообще не жалела, хотя и верила его россказням. А дедушка врал. Он вовсе не бегал по городу. Знаю это наверняка, потому что, когда нас отпускали в школе, дедушка брал меня с собой.
Бродить с дедушкой и его сумой было замечательно. Сначала мы шли в кафе. Дедушка знал хозяйку одного маленького кафе с красной плюшевой мебелью. Она любила дедушку. Она приносила нам настоящий кофе, а иногда даже настоящие ореховые пирожные с изюмом.
А еще в кафе жил старый толстый пес. Беззубый пес, к тому же хромой. У хозяйки был муж, такой же вспыльчивый, как моя бабушка. Она нам часто о нем рассказывала, добавляя под конец: «Конечно, грех так говорить, но по мне пусть война длится целую вечность. По крайней мере, я отдохну от него». Хозяин кафе воевал в России.
После кафе мы с дедушкой навещали часовых мастеров. Я выбирала, к кому идти. Чаще всего — маленького, едва ли не метрового роста, господина Маурица. В лавке у него был даже сооружен деревянный помост, чтобы он мог видеть заказчиков из-за прилавка.
К специалисту по старинным часам я тоже любила ходить. В его мастерской с шикарной вывеской «Часовое ателье» было полно напольных часов, часов с маятниками и музыкальным боем. В ателье без конца что-то играло, звенело, отбивало время. Этот мастер вовсе не нуждался в дедушкиной фурнитуре, потому что давно ничего не ремонтировал. Он стал спекулянтом. Спекулянт в то время — опасная профессия. Если на его след нападала полиция, он мог угодить в тюрьму, а то и в концлагерь.
Мастер с древними часами был неизменно приветлив. Завидев дедушку, он весело улыбался: «Большая честь для меня видеть Вас, господин Гёт!» (фамилия моего дедушки — Гёт). Улыбался и мне: «Ага! Сегодня у нас в гостях милая куколка!» (милая куколка — это я).
Мастер приглашал меня в заднюю темную комнату, открывал шкаф и доставал коробку. В коробке всегда были куски слипшегося фруктового сахара. Я с трудом отскребала кусочек, стараясь не жадничать. Иногда выуживала большой кусок, такой большой, что, затолкнув его в рот, еле-еле ворочала языком.
Всякий раз, покидая это ателье, я давала себе слово: сегодня я все не съем. Оставлю кусочек для Шурли Бергера! Шурли Бергер жил в нашем доме, на втором этаже. Он был моим лучшим другом. Тем не менее, я ни разу не принесла ему сахарных крошек.
