— Ты знаешь, где он?
— Я? Нет, ничего не знаю!
— Не глупи! Если что-то знаешь, скажи. Скажи сразу!
— Не знаю! Откуда мне знать!
Отец опять взял ватку, стал промокать гной.
— Только не волнуйся! Я подумал, что ты…
Вернулись мама с сестрой.
— Что у вас происходит? Что случилось? — кинулась ко мне сестра. У нее всегда был хороший нюх на щекотливые ситуации.
— Ничего! — вспыхнула я.
— Но ты такая странная!
— Я? Ничего подобного! Это ты по-дурацки выглядишь!
— Прекратите! — вмешалась мама. — Прекратите спор. Покоя от вас нет. А ну-ка спать!
Мама поплевала на пальцы и зажала ими фитилек свечи. Фитиль зашипел, свеча погасла.
— Ты вымылась? — спросила меня мама. Я натянула одеяло на голову.
— Конечно, не вымылась, — не удержалась сестра. — Как бы она мылась? В котле пусто, воды она не принесла, пока мы были в туалете. И мыло сухое. (Два дня назад у нас появилось мыло — подарок офицерши Людмилы. Оно сильно пахло розами и было фиолетового цвета.)
Я молчала под своим одеялом. Прислушивалась к каждому звуку: скрипу кровати под сестрой, шипению потухшей свечи на столе, шорохам с кровати родителей.
Вскоре все затихло. Я стянула одеяло с лица. Было темно, пронзительно темно. Не видно ни луны, ни звезд. Прислушалась: спят? Нет, кто-то не спал. Не хватало одного сонного дыхания. Может, отец не спит? Я приподнялась.
— Папочка, папа!
— Тс-с, тссс, спи! — пробормотала мама.
Я опять легла, попыталась представить, как Геральд идет по каналу и как я тоже пролезаю в канал с фонарем. Кричу ему: «Геральд! Геральд!» Потом иду, иду… Своды расширяются. Альс превращается в море. Фонарь освещает черную поверхность воды. Стены отзываются многократным эхом: Геральдгеральдгеральд… В черной воде плавают крысы. Но я стойко держусь. Наклоняю свой фонарь. По воде пляшут огромные тени. Крысы в испуге ныряют в глубину. Я иду дальше и дальше. Своды расширяются, воды прибавляется. Шипя и пенясь, вода надвигается на меня. Но я ничего не боюсь. Иду со своим фонарем сквозь черную воду. На мне высокие резиновые сапоги и толстые рукавицы из асбеста, с раструбами до подмышек. Я нахожу Геральда на другом берегу подземного моря. Он дрожит и плачет. Я беру его на руки и несу домой…
У меня нет сапог. У меня нет рукавиц с раструбами. У меня нет фонаря. Я закутываюсь в одеяло и засыпаю…
Было еще темно, когда меня разбудил отец. Он шепотом спросил.
— Пойдешь со мной? Я иду искать Геральда!
Я встала, оделась. Было холодно.
— Только потише! — предостерег отец.
Все еще спали. Я никак не могла найти свою кофту и потому натянула зеленый ночной пуловер отца поверх одеяльного платья. Мы вышли в коридор.
— Пойдем вдвоем?
Отец кивнул.
— Сколько сейчас времени?
— Четыре часа.
У входной двери отец закурил.
— А где мы будем его искать? — спросил он меня. Спросил с уверенностью, что я знаю.
— В канализационной трубе.
— У тебя великолепные идеи! — Отец дал мне руку, и мы направились к ручью. На мне не было чулок. На ногах оставались росинки.
— Нам нужен фонарь, — прервала я молчание.
— У Геральда-то нет фонаря.
— Но в канале темно!
— Ты хорошо знаешь, что в канале?
— Нет!
— Ты уже там бывала?
— Нет!
— Тогда и не говори.
Мы шли вдоль ручья.
— Нам повезло, что давно нет дождя, а то бы пришлось плыть, — заметил отец.
Ручеек был шириной с толстое дерево и глубиной сантиметров десять. Отец шел по одной стороне ручья, я — по другой.
— В трубе не так уж и темно, — сказал отец. — Только первые метра два, потом идут решетки, одна за другой. Света там достаточно.
— А дальше-то, дальше… На Нойвальдеггерштрассе ведь темно, там решетки не у каждого дома.
Мы прошли дом Архангела, были уже у склада.
— Глупости ты говоришь! То, что на Нойвальдеггерштрассе темно, не имеет значения. Туда не пройдешь. На Атариаштрассе трубу перегораживает железная решетка.
— Зачем?
— Во-первых, чтобы задержать листья и всякую грязь, во-вторых, чтобы задержать любопытных. Мало ли кому взбредет в голову пройтись туда-сюда!
— Откуда ты все это знаешь?
Отец засмеялся.
— В детстве я здесь часто бывал. Мы приходили пешком. Мне всегда хотелось пробраться в канал. Думал, это здорово: пройти по каналу к нашей улице и вылезти возле дома. Глупость, правда?
Нам не пришлось никуда залезать и не пришлось идти вдоль канала. Геральд спал подле бетонной трубы в зарослях крапивы. Лежал он, свернувшись, руками обхватив ноги, колени — у подбородка, голова — на узле. Узел был мне знаком, вернее, знакома скатерть из столовой Лайнфельнеров. В нее было что-то завернуто. Я пнула узел ногой. Зазвенело. Из узла выкатилась маленькая стеклянная банка с паштетом и упала в воду. Я ее сразу же выловила.
Геральд, проснувшись, уставился на нас. Отец ему улыбнулся. Геральд выглядел смешно: лицо грязное, серо-коричневое, вокруг глаз светлые круги, кончик носа красный. Наверное, он замерз — зубы стучали.
Отец снял с себя куртку, укутал ею Геральда. Посмотрел на узел, покачав головой.
— Ты что, парень, не нашел подушки помягче?
Геральда разозлил смех отца.
— Я не такой дурак! Я заснул здесь наверху из-за крыс, чтобы они не сожрали мои продукты.
Геральд встал. На том месте, где он спал, лежала темная лепешка.
— Ага, хлеб из запасов Кона!
— Жаль! — Геральд поднял раздавленную булку. — Ее еще можно есть?
Отец покачал головой. Геральд вздохнул.
— Ничего страшного! Главное, мы тебя нашли!
— Я не вернусь! — Геральд скинул с плеч отцовскую куртку. — Через канал пройду к другу.
— Геральд, — вмешалась я, — через канал нет хода. На Атариаштрассе вделана решетка, через нее не пройти!
Отец кивком подтвердил мои слова.
— По каналу вообще не пройдешь.
Геральд посмотрел на меня недоуменно.
— Но ведь ты говорила…
— Я пошутила.
— Какая это шутка! Так не шутят! Ты меня, ты меня… — Геральд не находил слов. — Ты наврала мне!
