Я изо всех сил старался создать у Высокого дивана впечатление, что совсем не хочу, а всего лишь вынужден ввязаться в эту войну. Сразу это ничего не меняло. Едва лишь я атакую османов — они ответят мне так, что мало не покажется. Но вот потом… когда наступит время говорить о мире, представления Высокого дивана о том, что же это за фрукт — царь Московский, и из какой ситуации он влез в эту войну, должны были сыграть свою роль. Ну, как говорил Мимино, я так думаю…
Я же до конца февраля стоял лагерем перед Перекопом, широко раскинув сеть патрулей и перехватывая всякого, кто выходил из ворот Ферх-Кермана, который иначе еще именовался Ор-Капу. Таковых за почти месяц набралось всего человек двадцать — восемь валашских, литовских и турецких торговцев со слугами, два поляка-иезуита и крымский еврей, назвавшийся равви, но отчего-то в одежде торговца, с парой слуг и кошелем золота. Казачки, перехватившие его, совсем было решили, что им сказочно свезло и вообще жизнь удалась, но я велел кошель отдать и еврея отпустить. Казакам, впрочем, за бдительность было выплачено по рублю серебром. Но это их утешило мало…
Часть задержанных — валах и его слуги, а также пара литовцев — были допрошены на предмет общего устройства крепости и всей линии, перекрывавшей Перекоп, остальные отпущены без допросов. И поскольку специально для допроса я велел разбить отдельный лагерь тысячи на три человек, оседлавший дорогу на Озю-Кале, к середине марта у Ор-Капу началось заметное шевеление. Как видно, кто-то из купцов, добравшись до устья Днепра, завернул в Озю-Кале и настучал коменданту, что всего в одном конном переходе от Ор-Капу нагло торчит малый русский отряд и мешает верным слугам турецкого султана и крымского хана свободно и невозбранно передвигаться по их же собственным землям. И тот срочно послал в Крым судно с подробным докладом. А может, так сделали все. В конце концов, своя рубашка ближе к телу, а на этих землях испокон веку главной силой считались крымчаки и османский султан…
К этому моменту мое войско полностью закончило зачистку всей приазовской и причерноморской степи вплоть до устья Днепра и было стянуто в основной лагерь. Во втором, если так можно выразиться, допросном осталось всего около тысячи сабель из числа имевших самых лучших коней. В основном же лагере посошная рать за полтора месяца построила несколько земляных редутов, на которых были установлены пушки и оборудованы позиции стрелков из конных стрельцов и казаков. Земляные валы поначалу даже были залиты водой и около шести дней стояли заледеневшими, но затем началась оттепель, плавно перешедшая в раннюю причерноморскую весну, и эта затея накрылась. К этому моменту основную часть операции можно было считать законченной, поэтому я отпустил большую часть посошной рати (сев же на носу — пора крестьянам за свое дело браться), оставив у себя ровно столько, сколько было нужно для перевозки пушек к Черкасску.
В принципе на этом операцию можно было бы считать завершенной, тем более что и с юга, от воеводы окольничего Петра Басманова, вторым воеводой при котором шел Мишка Скопин-Шуйский (выдержавший целую бурю с отцом, оравшим на него, что князьям Шуйским ходить «под Басмановыми» невместно, на что Мишка упрямо твердил: «Царь повелел — и пойду!»), пришло известие, что они со всем покончили. Причем, как они докладывали, башкиры особенно не заморачивались, есть там русские полоняники, нет ли… а просто вырезали все встреченные кочевья подчистую, оставляя в живых лишь тех самых полоняников, коих передавали русскому войску. Со стен Темрюка, не слишком, кстати, и впечатляющих, войска были обстреляны (что также пошло в мою копилочку), но в общем потерь у них было кот наплакал. Так что все запланированное на эту зиму было исполнено. Но я медлил, надеясь, что Тохтамыш Герай, введенный в заблуждение информацией о малочисленности русского отряда, рискнет вывести в степь хоть часть сил, чтобы примерно наказать обнаглевших русских. В этом случае я собирался с помощью тысячного отряда, оставленного во втором лагере, подманить татарское войско к редутам основного и еще более уменьшить армию, которой может располагать новоиспеченный хан. Но крымчаки в очередной раз показали, что являются сильными противниками.
Крымский царевич Селямет Герай, возглавивший посланный против наглых русских пятитысячный отряд, сумел так стремительно атаковать второй лагерь, что никакого маневра не получилось. Татары почти двенадцать верст гнали наглых русских в сторону Озю-Кале, и большей части отряда удалось скрыться только потому, что там были сосредоточены воины с лучшими конями. Но около двухсот человек были убиты или захвачены в плен. Впрочем, в конечном счете это сработало против самих крымчаков, потому что за время преследования татары шибко заморили коней. Царевич Селямет остановил преследование, собрал свой отряд и двинулся обратно. При подходе к Ор-Капу на крымчаков выскочили около тысячи казаков и, сымитировав испуг, бросились врассыпную прямо по направлению к редутам основного лагеря. Татары кинулись вдогон на уже уставших конях. Вследствие того что атака крымчаками второго лагеря состоялась утром, а преследование и дорога обратно заняли едва ли не целый день, до основного лагеря они добрались уже в густых сумерках. Так что редуты крымчаки не разглядели. И, воодушевленные утренней победой, преследуя казаков, в азарте подскочили почти в упор, где и получили в лоб картечь и пищальные залпы. А сразу же после этого с флангов и в тыл ударили поместные и казачьи тысячи… Короче, утром казаки, сноровисто обыскивающие трупы, насчитали вокруг лагеря около трех тысяч убитых в бою и умерших за ночь от рубленых ран. Причем большинство убитых выглядели очень юными, а вооружены были весьма скудно. Видно, самое лучшее, дедовское, передаваемое от отца к сыну оружие осталось под Ельцом… Сколько из тех, кто сумел уйти и частью скрыться в Ор-Капу, частью рассеяться по степи, имеют шансы сохранить боеспособность, оставалось только гадать. Одно можно было сказать точно — войска у крымского хана больше нет.
Вернувшись в Черкасск, подсчитали результаты зимнего похода. Что радовало, потери оказались минимальны. Всего около двух тысяч человек. А прибыток оказался весьма велик. Всего со степи было собрано около двухсот двадцати тысяч лошадей и трехсот тысяч овец, а также хотя и гораздо меньшее, но все одно изрядное количество коз, коров и быков. Впрочем, качество этого скота по большей части оставляло желать лучшего — скот был мелкий, худой и изрядно заморенный. Хотя последнее, возможно, было результатом пережитой зимы и дальних зимних перегонов. Во всяком случае, благодаря запасам овса большую часть табунов и стад удалось сохранить. Часть лошадей, которые оказались старыми и к дальнему переходу непригодными, быстро оприходовали в пищу в основном башкиры и привычные к конине казаки, часть, около двадцати тысяч, пошла в уплату башкирам, часть взяли себе казаки, еще около ста тысяч разобрали дворяне поместного войска, остальных я велел перегнать в мою вотчину, на Урал. Приблизительно так же поделили и остальной скот. Табуны и овец на Урал должны были перегнать башкиры, за что им также было заплачено скотом. Маршрут был проложен кружным путем, через верховья Волги, на что должно было уйти около двух лет, а возможно, и больше. Но пока торопиться мне было некуда. Хотя планы по усиленной колонизации Урала и Сибири у меня потихоньку вырисовывались, затея была шибко грандиозной, чтобы заняться ею во время войны…
