— Это вы подали мне идею.
— Эндрю, я заявлю на вас!
— Вы думаете, кто-нибудь поверит женщине с черными зубами?
Мадам Берлинер покинула поместье вечером, забрав с собой кое-какие украшения. Подойдя к воротам, она наотрез отказалась дотрагиваться до решетки. Эндрю, проводив ее, поднялся к себе отдохнуть. Когда он проходил мимо двери Манон, ему показалось, что он слышит рыдания. Он постучал.
— Это Эндрю. Все в порядке? Ответа не последовало.
— Пожалуйста, скажи мне, — настаивал Блейк.
Дверь открылась. Девушка уже вытерла слезы, но заплаканные глаза выдавали ее состояние.
— Какие-то проблемы? С беременностью?
— С этим все в порядке. Ребеночек лакомится печеньем на чистом сливочном масле и конфетами…
— Есть новости от Жюстена?
— Сегодня ночью мне приснилось, что он не вернется.
— Это просто дурной сон.
Манон сделала шаг назад и прислонилась спиной к шкафу.
— Этот сон снится мне каждую ночь. Он должен вернуться через одиннадцать дней. Иногда я представляю себе, что он придет в тот же вечер, а иногда теряю всякую надежду. Меня поминутно бросает то в жар то в холод… И по маме я тоже скучаю. А тут еще куда-то пропал вязаный жилет, который мне Жюстен подарил на годовщину нашего знакомства…
Блейк обнял девушку.
— Вот слушай, сейчас я стану говорить как персонаж книги: решай проблемы по мере их поступления. Как у тебя дела с подготовкой? У тебя же экзамен на носу…
— Через две недели. Одиль считает, что я готова, кроме вопросов по педагогике. Но в любом случае…
Манон замолчала.
— Что в любом случае?
— Через две недели либо Жюстен вернется и у меня будет шанс, либо не вернется, и потому не стоит даже и пробовать.
— А пока тебе надо готовиться.
— Могу я задать вам один вопрос?
— Пожалуйста.
— Вы помните то время, когда вам было двадцать лет?
— Франция и Англия находились в состоянии войны. Мы жили в глинобитных домах. Нищие ели какие-то корешки, а мы спали вместе со свиньями, чтобы не было холодно. Видишь, я помню. Чем я могу тебе помочь?
— Вы тоже во всем сомневались, как и я?
— Жизнь во многом была другой. У нас не было электронных гаджетов, не было такой одежды, развлечений, но сомнения, страхи, плохо скрываемые под маской бывалого всезнайки, — все это было. Я помню надпись на фронтоне римских катакомб, которые я осматривал с родителями. Над грудой черепов и костей было написано: «Я был таким, как ты. Ты будешь таким, как я». Я вышел оттуда в ужасе и на всю жизнь запомнил эту надпись. С тех пор я всегда смотрю на стариков как на прежних детей, а на детей как на будущих взрослых. У каждого свой путь, но все мы проходим через несколько этапов.
— Мне трудно поверить, что вы чего-то боялись…
— Боялся плохо сыграть в футбол, тогда ребята не взяли бы меня в свою команду, боялся, что я некрасив и девочки не станут со мной танцевать, боялся оказаться не таким смелым, как мой отец, чтобы пойти по его стопам, боялся, что женщина, которую я люблю, увлечется другим, боялся не дать людям то, чего они от меня ждут. Я и сейчас боюсь многого…
— Вау… Выходит, это я вас должна утешать?
— Мне достаточно смотреть на тебя. У тебя есть сила и душа. Ты несешь в себе жизнь. Тебе принадлежит будущее. Настал твой черед. Все, чем старик может помочь молодому, это быть честным и говорить ему то немногое, что знает, даже если это уязвляет его гордость. Не забывай, что взрослый — это просто состарившийся ребенок.
55
Воспользовавшись вилкой, Филипп почесал себе голову под широкой марлевой повязкой.
— Как дела с «Графом Монте-Кристо»? — тихо спросил его Блейк.
— Есть трудности, — так же тихо ответил Манье. — Не в смысле чтения, тут он справляется все лучше, а вот с персонажами… Чтобы его заинтересовать, я заменил Бертуччо, слугу, на Юплу.
— У тебя пес — сообщник Эдмона Дантеса? — поперхнулся Блейк.
— Ну да, и теперь ребенок не может понять, как это графу помогает в его мести говорящая собака… И потом, до него с трудом доходит, что его возлюбленная Мерседес — это вовсе не крутая немецкая тачка, и тут, клянусь тебе, некоторые куски становятся прямо-таки чистым сюром, потому что говорящая собака, которая должна передать тайное послание автомобилю в двести лошадиных сил, — это тебе не хухры-мухры…
Янис поднял глаза от листка с примерами, над которыми он корпел. Паренек сидел за столом управляющего, Юпла лежала у его ног. Строгим голосом он сказал двум заговорщикам:
— А в школе, знаете, что делает директор с теми, кто болтает и мешает другим заниматься?
— Просит выйти? — предположил Блейк.
И двое мужчин продолжили разговор на улице, на ветру. На Филиппе был свитер, который ему подарили в складчину на день рождения.
— Ты, я вижу, его не снимаешь, — сказал Блейк, кивнув на свитер.
— Я всегда так. Надевать свитер — это ж целое дело, не подумай чего другого.
— Однако же я видел, когда Одиль протянула тебе пакет…
— Она сама сказала, что это подарок от вас всех.
— И вы оба покраснели. А ты чмокнул ее…
— В ее лице я чмокнул всех, даже тебя и Мадам.
— Ты был в таком состоянии, что и кота бы чмокнул, попадись он тогда тебе под руку. Вы все больше ладите с Одиль.
— Это правда. Но я не строю никаких иллюзий. Я мужлан. Рядом с такой женщиной, как она… Вот ты — со всем другое дело.
И, слегка копируя английский акцент Эндрю, Манье проговорил:
— «Ничто не помешает нам насладиться вкусом»; «После вас, милая леди»; «Вот уж нет, я не стану этого делать»; «Ваша кислая капуста восхитительна»…
— Ты смеешься надо мной?
— По части догадливости ты не уступишь своему соотечественнику Шерлоку…
— Я отношу это на счет твоей контузии.
— Отнеси это на счет моей никчемности. Мне нечем заинтересовать Одиль.
— Значит, ты хотел бы ее заинтересовать?
Манье отвернулся. Блейк не стал допытываться. Мужчины еще немного прошлись, а потом отправились посмотреть, как дела у Яниса. Они не обменялись больше ни словом, только занимались с мальчиком. Филипп пару раз неловко взмахнул руками — такое стало с ним случаться после пресловутой «контузии». Вечером Блейк пришел его проведать. Филипп сидел перед телевизором и глупо смеялся, хотя показывали документальный фильм об угрожающем подъеме уровня моря в Полинезии. Блейк отправил его спать. Филипп покорно пошел. Тем вечером, в отличие от вечера Хэллоуина, Эндрю не пришлось петь ему колыбельную, чтобы он уснул.
