– Ну ты, чужеродец, и рукаст, – протягивая плошку с холодной водой, уважительно протянул ратник.
– А? – слабо соображая, что происходит вокруг, преподаватель выплеснул студеную жидкость себе в лицо.
– Рукаст, говорю, – улыбнулся Тверд, знаками подзывая дьячка – разносчика воды. – Ты освежись, Никола. Оно видно, что дело ратное тебе чужое. Так ты страх смой с себя. Вода – она что слезы Богоматери. Грехи смывает, да с ними усталость да боль.
– Ей-ей, – потянул назад ведро бородатый мужичок. – Указ княжеский, по два штофа в день божий на мужа!
– Указом княжеским! – не растерявшись, Тверд извлек из-за пазухи берестяной сверток и протянул его служке. У меня, у Владимира Андреевича и у Милована такие только, – усмехнулся он. Дьячок внимательно ознакомился с содержимым и, перекрестившись, оставил деревянное ведерко. – Вишь, – усмехнулся тот, – князь и про это подумал. И мне, и Миловану приказал по сторонам глядеть, и как чужеродец объявится, пуще живота своего беречь.
– Спасибо, – пробормотал его собеседник, погружая ладони в прозрачную жидкость. – Спасибо, – плеснул он себе в лицо воды студеной. И еще! И еще! Усталость и оцепенение действительно отошли, и сознание мало-помалу вернулось, а взгляд прояснился.
– Ну что, легче? – поинтересовался Тверд.
– Да, кажись, – кивнул пришелец.
– Отведай-ка, – перед пенсионером, как по волшебству, расстелился платок, на котором тут же возник кусок черного каравая да плошка с медом. – Ты уж не обессудь, но большего не предложу пока, – виновато развел руками ратник.
– А сам? – взяв дары, тот посмотрел на товарища.
– Да не голоден как-то.
– Точно? – насупился тот.
– Вот те крест, – ратник настолько рьяно перекрестился, что Булыцкий понял, что тот сейчас просто лжет. Даже краюху, похоже, и ту собственную отдал гостю. Оно ведь объявлено с самого начала, что провиант беречь будем как зеницу ока и на каждого, кроме сосунков грудных, – норма теперь.
– Не годится так, – замотал он головой. – Мне половина и тебе половина. Так согласен. Иначе – не обессудь.
– Да что заладил-то ты?
– Или и на это у тебя указ княжеский есть? – сощурившись, в упор на собеседника посмотрел пенсионер.
– Ну нет, – стушевался тот.
– Ну так и бери! – разломив напополам краюху свою, протянул Булыцкий половину товарищу. Тот молча принял ее, оба принялись сосредоточенно жевать хлеб.
Мало-помалу напряжение штурма сошло на нет. Угомонились, кроме самых тяжких, раненые, попритихли растревоженные мужики и пожарные, унялись бабы, примолк набат, да стихли разбрехавшиеся на сечу псы. Лишь только резкие окрики ратников, неторопливый гул ведущих о чем-то беседы беглецов, бряцанье кадил да монотонное пение служителей наполняли застывший в зное воздух. Сладко курился ладан, от костров с чанами остро пахнуло свежесваренным харчем да донесло с коровника запах метана. Понял теперь Булыцкий, почему колоть скотину повелел князь, хоть и повременить решил. Оно если как чужеродец все описал будет, так и смысла нет; уж слишком потом долго по новой разводить. А если затянется, то не обессудьте. Оно и кормить чем-то надо, да и смрад такой, что будь здоров. Особенно если ветерок хоть какой не проснется.
Духота дня сменилась облегчающей прохладой вечера, а затем и свежестью ночи. В осажденной крепости опять ожил набат, собирая на молитву, а под шум, как и вчера, спустились со стен юркие тени. Бряцая кадилом, вышел на улицу митрополит Киприан. Нараспев молитвы свои читая, ходил он между свежих холмиков у стен монастыря, отпевая убиенных.
Утро принесло облегчение. Смесь запахов ладана, коровника да свежеприготовленных харчей улетучилась вместе с принесшим свежесть ветерком. Молитвы попритихли, и теперь уже слышны были неторопливые разговоры да звуки от мастерских. То князь, чтобы не допустить разнотолков да праздности, повелел всех, к делу годных, занять какими-нибудь, пусть необременительными, но делами. Женщины, сбившись по нескольку душ, одежки латали, распевая какие-то там свои песни. Мужики, инструментом вооружившись, кто ложки вытачивал, кто за вчерашний день строения пострадавшие ладил, кто кресты на кладбище кремлевском правил. Несколько человек коровники чистили, да, чтобы смрад не множить, сносили навоз в яму, заготовленную заранее, да сверху землей присыпали. Все остальные, кто так или иначе без дела остался, науки военные постигали.
Едва лишь разошелся день, от плотного ряда ордынцев к Фроловским воротам
[64]
двинулась делегация богато одетых мурз
[65]
в сопровождении суздальских князей Василия да Семена. Подойдя к самим воротам, молодые обратились к защитникам:
– Кто за князя великого Донского?!
– Ну я, – шагнул вперед переодетый в княжеское Тверд. – Хотели чего?!
– Как обращаться к тебе?
– Зови меня Остей!
– Мы не хотим кровопролития! Хан Тохтамыш отправил нас для переговоров! А с нами – дары княжеские, – мурзы по команде поклонились и ринулись распахивать принесенные с собой сундуки с золотом и каменьями драгоценными. – Великий хан Тохтамыш велел передать это защитникам Москвы в знак уважения и почтения.
– Хан не хочет кровопролития?! А кто считал, сколько славных мужей полегло вчера?! Почему вчера великий хан думал иначе?!
– Великий хан так думал всегда, но воинам нужны победы, а не слова!
– Эти же самые воины сейчас стоят за твоей спиной!
– Остей, подумай сам: мы – родственники Евдокии
[66]
, а значит, и великого князя Дмитрия. Зачем нам ссориться с родственником, если можно договориться миром?
– В твоих словах есть правда! Передай Тохтамышу, что я высоко ценю его дары. Но почему говорите вы, а не он?!
– Великий хан Тохтамыш готов прийти для переговоров с Великим воином.
– Так пусть придет! Великим мужам общаться должно, только в глаза друг другу глядя.
Один из мурз живо вскочил на коня и улетел к поджидающему на безопасном расстоянии войску. Совсем немного времени прошло, и от него отделились две фигурки всадников, и уже через несколько мгновений у ворот стояли два скуластых кочевника.
– Видишь, – прокричал Василий, – великий хан пришел приветствовать тебя!
Словно в подтверждение этих слов вновь прибывший сделал шаг вперед и, обращаясь на непонятном гортанном языке, обратился к Тверду.
