Столица открылась разом. Выезжая из-за очередного холма, Николай Сергеевич вдруг увидел раскинувшую, словно птица невиданная – крылья, деревню. Избы, подпирающие блекло-голубое вечернее небо дымом, выбивающимся из-под коньков крыш
[52]
, злобно ощетинившиеся заборчики, маковка детинца, возвышающаяся над крышами, да разносящее по окрестностям заунывное пение колокола. Даже издалека был слышен гомон готовящейся ко сну столицы. Посреди всего этого ансамбля белоснежной застывшей на взлете птицей высился Московский Кремль, из белого кирпича выложенный, за который и прозвали Москву белокаменной. Надежный, слаженный, отгороженный от внешнего мира не тыном неуклюжим, но мощной крепостной стеной. И если тын смести не представляло никакой проблемы, то стену можно было взять только с помощью лестниц да орудий стенобитных. По стенам, щедро усеянным зубцами, сновали туда-сюда ратники, иногда вступающие в горячие, но шутливые перепалки с задирами из мастеровых, а у подножия – ров. Сухой, да все равно, с ходу не возьмешь.
Сам того не замечая, принялся пенсионер так и эдак прикидывать: вот сюда бы колючку, сюда – сети рыболовецкие да с чесноком вперемешку, чтобы как можно сильнее жизнь коннице неприятеля испортить. Вот здесь – лучников да арбалетчиков, а сюда бы – пушку. Настоящую!
– Подайте, за Христа ради! – выдернул его из грез чей-то хриплый, каркающий голос. Придя в себя, он увидел сухого, словно из камня точенного, долговязого бородача на одной ноге. Опираясь на кривую палицу, тот торопливо ковылял рядом со сбавившими бег санями. – Или благослови, отче!
– Ногу где потерял? – сунувшись машинально за мелочью, преподаватель тут же чертыхнулся, вспомнив, что и деньги нынче другие совсем. А еще – что он за все время пребывания здесь ни разу так и не прикоснулся ни к монетке.
– Благословляю, – донеслось до него от Сергия. То, завидев лишь отшельника, народ бросался к нему, испрашивая благословения. Физиономия долговязого расплылась в довольной улыбке, и он уже и позабыл и про Булыцкого, у которого только что просил милостыню, и про то, что худые одежки его навряд ли спасали от мороза, и про торопящихся и чуть не сбивающих его с ног зевак.
– Возьми, мил человек, – сам не зная зачем, пенсионер принялся стаскивать зипун.
– Храни тебя Бог, – статно поклонился в ответ тот.
– Звать-то как?
– Слободан, дружинник бывший Дмитрия Донского! – прокричал тот вслед саням.
– Благословляю Слободана на дела добрые, – довольно произнес Сергий. – А в тебе, чужеродец, от Бога больше, нежели чем от дьявола, – на том и закончился этот разговор.
Дворики, крылечки, лоточки, трубы, ограды, мастерские замельтешили по сторонам. Бабы в цветастом тряпье да красномордые бородатые мужики. Живность, разбегающаяся, разлетающаяся да тикающая из-под копыт лошаденки, облезшие шавки, норовящие хапнуть ее за копыто. Лабиринты узеньких улочек, в которых, казалось, сам черт ногу сломит… все так было необычно и даже дико для в общем-то городского жителя, что тот на секунду усомнился: а центр ли это Московского княжества? Может, и не стоит за такой костьми ложиться, а сжечь, как при наполеоновском нашествии, чтобы на его месте отгрохать новую, логичную во всем и величественную Москву?!
Не видывавший ранее таких крупных поселений, Милован, соскочивший с саней, азартно что-то высматривал по сторонам, задирал молодух да незлобно переругивался с местными мужиками до тех пор, пока сам старец не одернул его. Сергий же Радонежский, теперь статно вышагивавший рядом с санями, направо-налево раздавал благословения, но видно было, что это тяготит его. Он бы вернее службу провел да погрузился в молитвы, чем осенять крестом праздно шатавшийся по улицам люд. И только лишь пенсионер остался в санях, следя, чтобы свеча внутри миниатюрной теплицы не погасла или, чего доброго, не упала прямо на проклюнувшиеся ростки.
– Так вот ты какая, столица Московии, – разочарованно прошептал Булыцкий, когда обоз медленно въехал в ворота Кремля. Его спутники, напротив, были в восторге.
– Вот и белокаменный, – стянув головной убор, перекрестился Милован. Булыцкий, задумавшись, только сейчас и понял, что перед ним – едва ли не копия одного из владимирских соборов. Ну разве что больше да, пожалуй, повеличественней. Причем вблизи не производил он впечатления торжественного какого-то. Привыкший к помпезным строениям, тот даже не смог как следует разочарования своего скрыть.
– Ты, чужеродец, не равняй, – усмехнулся Милован, подметив реакцию товарища. – Оно, может, по твоим меркам, невеличка, – куда там с закованными в стекло реками тягаться, – да по меркам нашим лепота.
– Приехали, – прервал их Сергий Радонежский. – Ну и слава Богу, – монах статно поднялся на крылечко и кончиком посоха постучал в массивную дубовую дверь. Та со скрипом распахнулась, и между Сергием и кем-то невидимым во мраке состоялась короткая беседа, после которой старец позвал провожатых.
– Милости просим, – в дверях встречал их статный детина, лицо которого показалось ох каким знакомым. – Наслышаны, заходите.
– Рында бывший Донского Дмитрия – Тверд. У него остановимся до утра завтрашнего, – резюмировал старец. – Ладный он, да только князя прогневал.
– Милости просим, коль без умыслу злого, – пригласил тот гостей.
– Да куда уж нам, – проворчал Булыцкий, впрочем, тут же остепенившись, поправился: – Мир дому твоему, Тверд.
Ужинали уже потемну. Стол у нового знакомого хоть и не изобиловал разнообразием, но был щедр и сытен. После старец удалился на молитвы, а между Милованом, Булыцким и хозяином завязалась неторопливая беседа.
– К князю собирались, а тебя потревожили. Прости, законов местных не знаю, но поясни, отчего так? – озадачился Булыцкий.
– Да оттого все, что между Дмитрием да Сергием Дионисий
[53]
встрял. Своевольничал, да именем Сергия прикрылся. Вот и затаил Дмитрий обиду на отца святого. Оно после Куликовской сечи пооттаял, да все равно лихое не скоро забывается. Потому и ко мне поперву, оно так лучше. А мне Сергий что отец: на ноги поднял да благословил в путь. Вот я теперь и в дружине Дмитрия.
– Так не во зло же Дионисий. Правду защищал, говаривают.
– Правда, она у каждого своя. И прав по-своему каждый. Что одному правда да добро, другому – худо, – угрюмо отвечал Милован.
– Так Дионисию что с того, кто митрополит: Михаил или другой кто?
– А у него и поспрошай, – резко отвечал Тверд, да так, что гость понял: лучше тему эту не ворошить. – Вот ты, говаривают, посланником из грядущего прислан, – сам перевел разговор на другую тему Тверд. – Вот ты Дмитрию все небылицы рассказывал про стрелы огненные да земли тлетворные. Да неужто люди облик человечий утратят? Один на один, с мечом да щитом. Лицом к лицу, понимаю это я. А так… не по-людски все это.
