Петр любил свой Санкт-Петербург, как мальчик новую машинку. Эту болезненную любовь отмечали все, даже иностранные представители. Петр говорил, что готов отдать половину России за один Петербург. Он старался ради него. Запретил по всей России строить дома из камня, опасаясь, что не хватит камня для Петербурга, — точно так же, как ранее запретил по всей России рубить лес ради другой своей игрушки — флота: из опасения, что не хватит деревьев на кораблики. Он директивно обязал русских купцов две трети товаров продавать через Санкт-Петербург, оставив для Архангельска лишь треть. По сути, это было убийство экономики целого края — начатое с уничтожения поморских кочей и довершенное этим вот указом, после которого в Архангельск прибыло с товарами за всю навигацию только 26 кораблей вместо обычных сотен. И после этого на многие годы Архангельск угас, там даже исчезла корабельная школа.
А ведь все те новации, которые недалекие люди ставят Петру в заслугу, на самом деле уже проклевывались в России до Петра — и «новоманирные» полки европейского строя, и заморские науки, и специалисты, и мануфактуры, и даже камзолы с бритьем бород. Ключевский писал: «Уже до Петра начертана была довольно цельная преобразовательная программа, во многом совпадавшая с реформой Петра, в ином шедшая даже дальше ее». Но Петр начал внедрять все это столь резко, что напрочь загубил. Искажения и помехи, внесенные им в естественный ход социальной эволюции, перекосили экономику страны не меньше, чем насильственная сталинская индустриализация.
Именно при Петре экономика России приобрела ярко выраженный сырьевой характер. Страна и раньше торговала сырьем — льном, поташом, воском, пенькой, пушниной, диким медом… Но экспортировала также и готовые изделия — оружие, выделанные кожи. А при Петре совсем перестала торговать продукцией, целиком переключившись на сырье и полуфабрикаты — вроде чугуна, который производили в большом переизбытке только потому, что именно Петр распоряжался экономической стратегией государства, решая, что стране нужно, а что нет. В итоге Петр в самом буквальном смысле уничтожил целые отрасли русской промышленности. Оказывая поддержку одним, он вытеснял других.
Вот чудесная история с полотняной мануфактурой Тамеса. Петр, как известно, до жути любил голландцев и потому пригласил в Россию из Голландии некоего Тамеса, который по прибытии взял имя Иван. Оный Иван Тамес получил от Петра в дар казенные полотняные мануфактуры. А также кучу привилегий. Результат — погубленные конкуренты и обанкротившийся Тамес. Тамесу не помогло даже то, что на него работали рабы (Петр подарил голландцу целую деревню крепостных).
Ростки свободной экономики были безжалостно затоптаны Петром. Буровский пишет: «Начиная с последних лет Алексея Михайловича в Московии развивалась рыночная экономика…» Петр поступал совершенно иначе. Если давал льготы — то таким образом, чтобы исключить всякую конкуренцию между владельцами предприятий. Если давал подряды — то «своим».
И без того слабые городские росточки в России были также втоптаны в грунт петровским каблуком. Он уничтожил даже те робкие зачатки местного самоуправления, которые появились до него. К моменту воцарения Петра урбанистическое население холодной России составляло всего 3 % от общего числа ее жителей. Петр придавил самомалейшие городские свободы. В результате гражданское общество стало играть в жизни страны еще меньшую роль. Достаточно вспомнить о «Медном бунте», случившемся в Москве еще в допетровскую эпоху. По описаниям очевидцев этого бунта, в частности, иностранного офицера, состоявшего на службе при московском дворе (как видите, иностранцы в русской армии были еще до Петра), этот бунт, как ни парадоксально, — акция гражданского общества, то есть свободных людей, недовольных действиями властей. А кроме медного были и другие бунты, устраиваемые горожанами, — например, соляной.
Петр же настолько загасил гражданские свободы и исказил развитие цивильного общества в стране, сместив весь акцент на погоны, что в послепетровскую эпоху все перевороты в стране осуществляли исключительно военные, как в какой-нибудь латиноамериканской или африканской стране. Это вошло в историю как «гвардейское столетие». Именно гвардия военизированного Петербурга целую сотню лет определяла российскую политику и персоналию царя. Почитай, все самодержцы послепетровской эпохи — ставленники гвардии. Гвардия свергала неугодных ей царей, душила их шарфами, била табакерками… Последнее выступление этой расфуфыренной и обнаглевшей публики состоялось в декабре 1825 года, но, слава богу, было подавлено николаевскими пушками. Впрочем, бездарная история декабристов — отдельная песня…
Ключевский полагал, что именно перенос столицы из старокупеческой Москвы с обширным городским населением в полувоенный Санкт-Петербург, где кроме бюрократических контор, штабов и адмиралтейства поначалу ничего и не было, оторвал власть от того единственного городского народа, который и мог с ней говорить на равных.
Именно Петр «на промышленной основе» внедрил в общество политический сыск. То есть создал самое настоящее и, быть может, первое в мире полицейское государство. Именно он пронизал всю плоть государства штатными фискалами и добровольными доносчиками. За неосторожное слово можно было в момент попасть на дыбу. Простая баба, проходившая мимо повешенных стрельцов, перекрестившись, произносит «Кто знает, виновны ли?» И тут же попадает в пыточные подвалы. Да не одна, а с мужем. Допытываются: кто подучил крамолу говорить?
Полицмейстер Санкт-Петербурга, некий Девиер, навел на обывателей такой ужас, что весь город дрожал при одном упоминании его имени. А прусский посол Мардефельд писал, что полицмейстер вымогает взятки и непомерно притесняет население.
Засилье полицейских и армейских погон (армия при Петре больше исполняла роль внутренних войск, нежели боролась с неприятелем) усугублялось полным развалом судебной машины. До воцарения Петра какая-никакая, но была личная неприкосновенность. Были целовальники… Знакомое слово? Целовальник — это прямое свидетельство зарождавшегося на Руси до Петра гражданского общества. Так называли выборных, которые, давая клятву, целовали крест. Целовальники на общественных началах занимали самые разные должности и появились на Руси в конце XV века. Они были помощниками таможенных начальников, земских старост, а также исполняли роль присяжных в суде. Их избирали из местных авторитетных сограждан. Неплохое начало! Которое было выдрано с корнем петровской бюрократической бороной, не оставившей в России ни одного зеленого ростка. А вместо суда с присяжными (целовальниками) возникла петровская карательная машина, пытками вырывавшая признание. Что нам очень знакомо по сталинским временам.
Но самое главное, что нужно отметить, — именно с Петра народ российский раскололся на два народа — аристократический и «черный». При этом первый народ жил интересами, никак не пересекающимися с интересами второго. «Верхний» народ одевался по-другому (по-европейски), брился, в отличие от «нижнего» — крестьян и посадских. У аристократии была иная система ценностей, иной язык (многие дворяне в послепетровские времена даже не умели писать по-русски, а только по-французски). Это, конечно, мешало формированию единого буржуазного национального государства. И, в конечном счете, привело к трагедии 1917 года.
