– Есть ли доказательства? – спросил он.
– Будут. – Его собеседник злорадно рассмеялся. – Инквизиция получит все необходимые доказательства. После пыток, само собой.
Тамплиеров будут пытать, как обычных преступников? Как еретиков?
– Они точно заговорят, стоит зажарить нескольких на костре, – с довольным видом предрекал незнакомец.
– Что же станет с их крепостями и богатствами? – вслух подумал Якоб.
– Все отойдет казне. С сегодняшнего утра они разорены. – Эта мысль доставила зеваке особенную радость. – Эти тамплиеры и их проклятые крестоносцы стоили нам кучу денег, а толку от них не было никакого! – Он пожал плечами. – Взять хотя бы Людовика Святого.
Добродетели Людовика IX произвели такое впечатление на Ватикан, что десять лет назад строителя церкви Сент-Шапель и сторонника инквизиции канонизировали.
– Он отправился в Крестовый поход, – продолжал зевака. – Попал в плен. И нам, народу Франции, пришлось платить за него выкуп. А ради чего, спрашивается? Он ничего не добился своей дурацкой войной, к тому же почти все его войско передохло от болезней. Да будут прокляты крестоносцы и тамплиеры, которые поддерживали их, – вот мое мнение.
Якоб знал, что большинство его сограждан согласились бы с этим приговором. Но ему было понятно, что за атакой на тамплиеров стоит более простая и жестокая правда. Запретив орден, король одним махом отменил все свои долги ему. Ересь, безнравственность и аресты были всего лишь прикрытием. Держа в кулаке папу римского и инквизицию, король Филипп Красивый мог без помех пытать и сжигать Бог весть сколько несчастных, добиваясь ложных свидетельств. В его распоряжении были все инструменты Святой церкви. И все ради чего? Чтобы завладеть богатствами тамплиеров и не возвращать им долги.
Изгнание евреев было ужасным деянием, но то, что король обратился против собственных воинов Христа, Якобу показалось верхом цинизма. Его презрение к монарху стало еще глубже.
В этом королевстве нет преданности, нет милосердия, нет желания знать истину, нет даже помыслов о правосудии. Нет уважения к Богу. В этом королевстве нет ничего.
Добравшись домой, Якоб поведал Саре об увиденном. Потом ушел в свою контору, запер дверь и не выходил целый день. Вечером к нему постучалась жена:
– Якоб, ты не хочешь чего-нибудь поесть?
– Я не голоден. – Его взгляд был направлен в стол.
Сара села на низкую деревянную табуретку, которую Якоб держал для посетителей. Она ничего не сказала больше, только положила ладонь на руку мужа.
– Наоми сказала, что не хочет жить в стране с таким королем, – спустя какое-то время заговорил Якоб. – И она осуждает меня за обращение в христианство.
– Она молода.
– Она права. – Он так и не оторвал взгляда от столешницы. – Не нужно было мне креститься.
– Ты поступил так, как считал необходимым.
– Знаешь… – теперь он поднял глаза на жену, – у меня нет никаких возражений против христианской доктрины любви. Она прекрасна. Я приемлю ее всей душой. – Он покачал головой. – Проблема с христианами в том, что они говорят одно, а делают совершенно другое.
– Король порочен. Церковь порочна. Нам это давно известно.
– Да, разумеется. – Он помолчал. – Но если порочны они, то порочен и я.
– И что ты мог сделать? Встать перед королем и проклясть его, как сделал пророк в древности?
– Да! – выкрикнул он с внезапной страстностью. – Да, вот что мне нужно было сделать, то же, что делали пророки моих праотцев в давние времена. – Он вскинул руки. – Да, это я должен был сделать… – И с этими словами он горестно поник.
– Ну а что теперь? – мягко спросила Сара.
Якоб медлил с ответом.
– Я не знаю, – наконец сказал он.
Через неделю об этом знал весь Париж. Красавица-дочка торговца Якоба сбежала с сыном бедного мельника. Это было унизительно. Его семья была опозорена. Но то, как повел себя Якоб в этой ситуации, вызвало уважение горожан.
Потому что торговец Якоб покидал Париж. Он, его жена и малолетний сын уезжали в Аквитанию, где, как полагали, укрылась молодая пара. Якоб не собирался возвращаться до тех пор, пока его дочь не будет обвенчана в церкви по всем правилам. После этого он надеялся вернуться с дочерью и ее мужем в Париж и, если молодой зять изъявит желание, продолжить торговое дело с ним на пару.
Не многие отцы поступили бы так же. Они бы отказались от дочери и забыли о ее существовании. Но Якоб выказал поистине христианский дух – к такому мнению пришли окружающие.
Больше всего в этой истории повезло сыну мельника, пересмеивались люди. За свои шалости он получит в невесты богатую наследницу.
– Если бы я знал, – шутил один из числа выбранных Якобом кандидатов на руку Наоми, – то сам сбежал бы с ней.
Якобу понадобилось десять дней, чтобы свернуть торговлю и привести все дела в порядок. Гильдия пожелала ему скорейшего возвращения. Королевская канцелярия выдала разрешение на проезд по стране и пожелала удачи.
В последнюю неделю октября в 1307 году от Рождества Христова Якоб-торговец сел в повозку и отправился в путь – по улице Сен-Жак, старой дороге пилигримов, которая вела вверх по склону холма мимо университета. У самых городских ворот он остановил лошадь.
– Обернись и посмотри еще раз на Париж, – сказал он сыну. – Скорее всего, я никогда больше не увижу его, но у тебя еще может быть такая возможность. В лучшие времена.
Через неделю они прибыли в Орлеан.
Два дня спустя они, вместо того чтобы двигаться дальше на юго-запад в сторону Аквитании, свернули на дорогу к востоку. Путешествуя то на юг, то на восток, они через две недели оказались в Бургундии. И затем ехали еще десять дней. Наконец, глядя на зарю, Якоб спросил сына:
– Что ты видишь там вдали?
– Я вижу горы, вершины которых покрыты снегом.
– Это горы Савойи.
Когда он доберется до них, то будет снова евреем.
И, чувствуя, как с его плеч падает огромный груз лжи и страха, он произнес слова, по которым так долго скучал:
– Внемли, Израиль! Господь – Бог наш, Господь – один!
Глава 7
1887 год
На него разозлились все. Вдова Мишель перестала разговаривать с его родителями. Что же до Берты, то ее мыслей никто не знал.
Как Тома мог бы объяснить свой поступок? Ему совершенно не нравились ни Берта, ни лавка. Он мечтал только о том, чтобы строить башню месье Эйфеля. Если родители и понимали его желания, то не разделяли их. Мать ходила поджав губы, отец мрачно хмурился. В общем-то, основания для недовольства у них были: они надеялись, что настанет день, когда старший сын возьмет на себя заботу об их пропитании.
