– Конечно, – ответил он с улыбкой. – Договоримся о том, что решение нужно принять к Рождеству.
Во вторник, одиннадцатого октября, Якоб столкнулся с Ренаром на Гревской площади. Двое мужчин поболтали немного о торговле, и они уже прощались, когда Ренар вдруг спросил:
– Якоб, ты помнишь Аарона, сына раввина?
– Конечно, – ответил Якоб.
– Ты знаешь, мне кажется, я видел его вчера в городе. Скорее всего, я обознался, но если он действительно проник в Париж, то ему следует быть крайне осторожным. Его могут арестовать.
Якоб в ужасе уставился на друга, но быстро опомнился.
– Вряд ли это был Аарон, – помотал он головой. – Он же не дурак, чтобы возвращаться сюда.
Но как только Ренар скрылся из виду, Якоб, забыв о делах, поспешил домой.
– Где Наоми? – крикнул он, едва закрыв за собой дверь.
Сара сказала ему, что дочь недавно привела с прогулки младшего брата.
– Где она? – повторил он чуть спокойнее.
– Снова ушла. Ей захотелось купить ленты в той лавке на улице Сент-Оноре, куда она часто заглядывает. Скоро вернется.
Тогда Якоб взволнованным шепотом рассказал ей то, что услышал об Аароне от Ренара.
– Никому ни слова, – предупредил он Сару. – Об этом никто не должен знать. Иди скорее в лавку и разыщи Наоми. Потом возвращайтесь, я буду ждать вас возле дома.
А сам отправился седлать коня.
Но Сара не нашла Наоми. Менее чем через час Якоб уже был в пути. Он пересек реку, выехал на левый берег и пустил коня по улице Сен-Жак, бывшей дороге пилигримов, которая вела на юг. Если они двигаются в Савойю, то это самый короткий путь.
Сейчас, два дня спустя, он понял, что потерял ее. Хитро составленное письмо Наоми не оставляло никаких сомнений. Он долго смотрел на жемчужное покрывало тумана над Парижем. Утреннее солнце осветило башни Нотр-Дама, и они окрасились золотом.
Якоб перечитал письмо.
Оно не было длинным. Выразив в начале свою любовь к родителям, Наоми сообщала, что у нее есть для них новость, которая причинит им горе. Затем она благодарила отца за то, что тот нашел столько достойных женихов и позволил ей самой выбрать. Однако, признавалась она далее, сердце ее уже сделало выбор.
Я люблю другого человека. Это хороший юноша, но я знаю, что вы не согласились бы на наш брак, так как он беден. Родом он из Аквитании, где у его отца есть мельница. В Париж этот юноша прибыл в качестве слуги одного благородного человека. Но теперь он должен возвращаться на родину, и я еду с ним.
Я – его женщина. Мы поженимся, как только прибудем в его дом. Он обещал мне это.
Не пытайтесь выследить нас, мы уже далеко. Но когда мы поженимся, я опять напишу вам. А до тех пор прошу простить меня, дорогие родители.
Якоб не видел в письме ни одного промаха. На еврейского юношу Аарона в нем не было ни намека. Сын мельника мог быть только христианином. Конечно же, Якоб ни на миг не поверил в существование парня из Аквитании. Но у любого другого человека, который прочитает пергамент, не будет причин сомневаться. Все, что увидят посторонние люди, – это побег девушки с бедняком, с которым она уже жила во грехе. Да, она опозорила себя и семью. Такое случается.
Ничего не говорилось в письме и о Савойе, там был только ложный след, ведущий в Аквитанию.
Якоб спросил себя, не рано ли он оставил поиски, не слишком ли быстро отказался от шанса вернуть дочь. Что, если бы он нашел ее, привез домой, выдал замуж за одного из приличных молодых людей, которых подобрал для нее? Но нет, Якоб понимал, что все было бы бесполезно. Коли Наоми решила сбежать с Аароном, то ни за что бы не согласилась жить с христианином, даже если бы отец насильно потащил ее к алтарю.
Чтобы придать истории правдоподобия, скорее всего, придется сказать друзьям, будто Наоми сбежала, и отправиться в Аквитанию, где он, конечно же, ее не найдет. И никакого второго письма от дочери они не дождутся. Люди сделают вывод, что с ней и ее любовником что-то случилось в дороге или что юноша бросил ее, после чего она не решилась вернуться в родительский дом. Якоб извинится перед семьями, с которыми вел переговоры о возможном браке; даже покажет им письмо – все равно они обо всем узнают.
Предстояло перенести много стыда и неловкости. Но – да, думал он печально, это может сработать.
Еще целый час он ходил по своему саду, прикидывая в уме так и эдак, бросая иногда взгляд на лежащий внизу Париж. Туман незаметно рассеялся, из него вынырнули дома горожан.
Наконец Якоб решил, что пора возвращаться домой. По привычке он пошел тем же путем, которым всегда ходил с Наоми: вниз по склону и далее в город мимо мощной крепости тамплиеров. В низинах вдоль дороги все еще висели клочки тумана, но стены форта четко вырисовывались в утреннем воздухе.
Он был примерно в ста шагах от ворот Тампля, когда заметил толпу. Это показалось ему странным. Затем он различил блеск мечей и брони и увидел, что из ворот выезжает повозка.
Должно быть, тамплиеры собираются перевозить куда-то деньги, решил Якоб, продолжая шагать по тропе. Однако в кавалькаде было что-то неправильное, но что – он смог понять, только приблизившись еще на пятьдесят шагов. Всадники, окружавшие повозку, не были тамплиерами – это были воины короля. За повозкой шла еще одна группа людей, но те не были вооружены. Некоторые из них вообще были полураздеты. Уже подойдя почти вплотную, Якоб увидел, что они закованы в цепи. Лица некоторых показались ему знакомыми. И потом до него дошло.
Это были тамплиеры. Рыцари Храма. В цепях.
– Что происходит? – спросил он у одного из зевак возле ворот.
– Тамплиеров арестовали.
– Каких?
– Всех. Всех тамплиеров во Франции и во всем христианском мире, как я понимаю.
– По чьему повелению?
– По повелению короля. И папы римского. – Человек ухмыльнулся. – Нынче это одно и то же, не так ли, ведь папа принадлежит нашему королю. – Он, похоже, гордился тем, что Франция теперь контролирует главу Христианской церкви.
– В чем их обвиняют?
– Во всем! Им зачитали приговор менее часа назад. Ересь, поклонение идолам, магия, содомия… и все остальное, что только придет в голову. И все это правда!
– Ересь? Содомия?
Про тамплиеров, сидящих на несметных богатствах, в народе стали говорить, что они слишком хорошо едят и слишком много пьют. Якоб подозревал, что в большой степени эти слухи подпитывались завистью. И даже если бы это было правдой, ровно то же самое можно было сказать о доброй половине монахов-христиан. Но идолопоклонство? Магия? Эти обвинения были явно абсурдными. Любви к тамплиерам Якоб не испытывал, однако такая откровенная несправедливость возмутила его.
