Тома пересек площадь, поглядывая на полотна, правда без особого интереса. Художники по большей части рисовали вид с площади на строящуюся базилику Сакре-Кёр, где леса четко вырисовывались на фоне неба. Но вдруг ему в глаза бросилось нечто странное.
Перед симпатичным мужчиной лет тридцати, с рыжеватой бородкой и трубкой, зажатой в зубах, стояло два мольберта: на одном лежал альбом для набросков, на втором был натянут холст, над которым художник только начал работать. Тома глянул на набросок и остановился.
– Простите, месье, – произнес он вежливо, – но, кажется, это вокзал Сен-Лазар?
– Верно, – ответил художник с любезной улыбкой. – Этот набросок я сделал прошлой зимой. Вид со снегом, но сегодня мне почему-то захотелось заняться именно им. – Он пожал плечами. – На солнце хорошо работается.
– В прошлом году я там строил пути, – сказал Тома, всматриваясь в набросок. – Да-да, вот эти рельсы, пар от поездов. Все так, как в жизни.
– Спасибо.
– Но почему вы стали рисовать железную дорогу?
– А почему нет? Моне тоже написал несколько видов Сен-Лазара.
– Значит, вы тоже из тех, кого зовут импрессионистами?
– Можете называть меня так, если хотите. – Художник легко и часто улыбался. – Между прочим, этот термин сначала появился в качестве оскорбления. Но никто не знает, каково его точное значение. Половина из тех, кого так называют, себя к импрессионистам не относят.
– Вы здесь живете?
– В основном. Весной я был в Голландии, в городе Роттердаме. Может, скоро опять туда вернусь.
– Как ваше имя, сударь?
– Норберт Гёнётт.
– Вы знакомы с месье Ренуаром?
– Да, я хорошо его знаю. Даже позировал ему.
– Меня зовут Тома Гаскон. Живу на Монмартре. Я монтажник-металлист и принимал участие в создании статуи Свободы.
Они обменялись рукопожатием. Тома не мог оторваться от наброска.
– Мне все равно непонятно, почему вы решили написать железнодорожный вокзал.
– А вы считаете, художники должны писать только богов и богинь в прелестных итальянских ландшафтах?
– Ну, не знаю…
– Многие ждут от нас именно этого. Но что я пытаюсь сделать, и Моне, и другие, так это нарисовать окружающий нас мир. Нарисовать то, что мы действительно видим.
– Но вокзал – это же совсем не красиво…
– Вам известны какие-либо писатели?
– Я был на похоронах Виктора Гюго.
– Я тоже. Странно, что мы не встретились там, – пошутил художник. – Несомненно, Гюго был великим человеком. Но лично я предпочитаю другого автора того поколения, и это Бальзак. Он пытался описать ту реальность, которая его окружала, начиная с самого богатого аристократа и заканчивая последним бедняком на улице, а также всех мужчин и женщин между ними – адвокатов, лавочников, шлюх, попрошаек. Мы называем это реализмом. Некоторые из тех, кого считают импрессионистами, тоже работают в этом направлении. Ренуар писал посетителей ресторана «Мулен де ла Галетт». Я пишу множество разных вещей, включая поезда и вокзалы. А что касается красоты, то что она такое? Для меня железная дорога прекрасна. Потому что мы не живем в мире нимф, фавнов и классических богов. Мы живем в мире железных дорог, паровых машин и мостов, они – дух нашего времени. Это новый и удивительный мир, и жить в наше время – настоящее приключение. – Он ухмыльнулся, глянув на Тома. – Вы строите пути и мосты, я их пишу.
Тома слушал как завороженный. Никто еще не говорил с ним о таких вещах. Но он все хорошо понял. Да, живописец прав. Железные дороги и мосты – это дух их времени. Он, скромный монтажник-металлист, должен быть причастен к этому. А ведь в Париже прямо сейчас начиналось строительство величайшей в мире металлической конструкции.
– Я буду строить башню Эйфеля, – вдруг сказал он.
Норберт Гёнётт задумчиво посмотрел на свое полотно, потом взглянул на молодого рабочего и вынес свой вердикт:
– Поздравляю вас. Это замечательное дело, мой друг.
Первое июня выпало на среду. Люк удивился, когда Тома настоял на том, чтобы младший брат сопровождал его в лавку вдовы Мишель, но послушался. Только когда они были на полпути, Тома поделился с ним своим планом.
– Ты сошел с ума, – заявил Люк. – Что скажет мама? Да и папа тоже не обрадуется.
– Я все равно это сделаю, – заявил Тома твердо.
И вот, пока Тома ждал за углом, Люк пересек площадь Клиши, вошел в лавку и сказал хозяйке:
– Мой брат болен сегодня. Он послал меня сообщить вам об этом и извиниться от его имени.
Вдова очень встревожилась и отпустила Люка только после того, как он заверил ее, что у Тома всего лишь расстройство желудка и на следующий день он наверняка выйдет на работу.
До мастерских компании Эйфеля в северо-западном пригороде Леваллуа-Перре пришлось идти почти час. Там, как в муравейнике, кипела работа. Каркас огромной башни собирался из секций по четыре с половиной метра, которые изготавливались в этих мастерских. Готовые секции были сложены циклопическими стопками для отправки с производства на стройплощадку. Монтажом и клепкой занимались более сотни рабочих. Но когда Тома поинтересовался, там ли месье Эйфель, ему сказали, что инженера сегодня следует искать на Марсовом поле.
Братья вновь пустились в путь, на этот раз – на юг. Наконец к одиннадцати часам утра они миновали Триумфальную арку, пересекли реку по мосту Иена и вошли на стройплощадку внушительных размеров.
Фундаменты уже были закончены и казались четырьмя гигантскими орудиями, нацеленными на четыре стороны света и готовыми выстрелить друг в друга. Между этими сооружениями стояла группа инженеров и прочих господ, и все внимали одному человеку – совсем как военный штаб слушает главнокомандующего.
– Это он, – сказал Тома. – Это Эйфель. – Он сделал глубокий вдох. – Пойдем.
Поскольку инженер был занят разговором, братья остановились немного в стороне. Им пришлось ждать не менее получаса, прежде чем группа распалась и Эйфель с парой спутников двинулся прочь с площадки.
– Месье Эйфель! – окликнул его Тома, достаточно громко, чтобы инженер услышал его, и двинулся ему наперерез.
Эйфель остановился и вопросительно посмотрел на двух молодых людей.
– Месье Эйфель, я Тома Гаскон, – представился Тома, поравнявшись с инженером. – Я делал для вас статую Свободы.
– А-а. – Эйфель не сразу вспомнил его, но потом улыбнулся. – Юный месье Гаскон из Аквитании, который отправился на поиски брата, верно?
– Да, месье.
Эйфель сказал своим спутникам, чтобы они продолжали путь и что он догонит их.
– Я не помню – вам удалось найти брата?
– Да. – Тома показал на Люка. – Вот он.
