– Это хорошо, – заявил Роланд. – У Петена много здравого смысла. Он – человек, которому можно верить.
А когда буквально на следующий день Петен подписал перемирие с немцами, Роланд только пожал плечами и сказал, что старику просто больше ничего не оставалось.
Настойчивое желание Мари слушать по радио канал «Би-би-си» всегда служило для Роланда и Шарли поводом для подшучивания. Сигнал был слабым, но она умудрялась поймать волну даже в замке.
– Ты слишком долго жила в Англии, – говорил Роланд, сопровождая свои слова нежным поцелуем. – И убеждена, что только английские новости заслуживают доверия.
Но именно благодаря этой привычке Мари семья услышала трансляцию, о которой большинство французов вообще не знали.
В тот самый день, когда Петен объявил о перемирии, ближе к вечеру Мари спешно позвала Роланда. Шарли уже был с ней в комнате, сидел перед радиоприемником, положив больную ногу на табурет.
– Сейчас будут передавать декларацию французского офицера, который только что прилетел в Лондон.
– Что за декларация?
– Не представляю.
Голос, зазвучавший из динамиков, был глубоким, звучным и твердым. Вопреки словам и действиям Петена он заявил, что Франция не пала, что Франция никогда не сдастся и что французы, находящиеся сейчас вне пределов страны, в колониях Франции и Англии, с помощью других наций, включая заокеанскую Америку, вернут свободу и величие. И он призвал всех солдат и офицеров присоединиться к нему как можно скорее.
Воззвание ошеломляло. Оно было составлено в выражениях столь же величественных, сколь и простых. Радиоволны донесли слова о том, что этот человек, несмотря на невысокое и лишь недавно полученное звание генерала, провозглашает себя единственно легитимным правительством Франции и что на следующий день он снова выступит по радио из Лондона.
Имя этого генерала было де Голль.
– Это тот самый человек, который хотел больше танков, – вспомнила Мари. – Тот самый, о котором мне говорил английский офицер после Мюнхенского соглашения.
– Он сумасшедший, но вызывает уважение, – высказался Роланд.
Шарли промолчал.
Но уже наутро он сказал Роланду и Мари о том, что собирается делать.
И сердце Мари сжалось.
История не знает, когда конкретно началось французское Сопротивление. В трех своих радиовыступлениях в июне 1940 года – восемнадцатого, девятнадцатого и двадцать второго числа (это последнее было более длинным, и его услышало больше людей) – де Голль призвал все вооруженные силы прийти на помощь своей стране, но не упоминал о каких-либо действиях внутри страны. До 1941 года в этом смысле не произошло почти никаких значительных событий.
Однако был во Франции человек, который считал, что может точно сказать, когда и где появилось Сопротивление. Этим человеком был Тома Гаскон. Потому что именно он начал это движение.
Тома Гаскон бросил вызов Гитлеру и его режиму утром в субботу, двадцать второго июня 1940 года. В тот день сам Гитлер находился всего в полусотне километров севернее Парижа, в Компьене, где подписал новое перемирие. Это случилось в том самом вагоне, в котором когда-то подписали столь унизительное для Германии первое Компьенское перемирие, положившее конец Великой войне.
– Он приедет в Париж, – сказал Тома Люку, когда они сидели за столиком перед небольшим кафе возле «Мулен Руж».
– Точно мы не знаем.
– Разумеется, знаем. Он только что выиграл войну. Париж лежит у его ног. Он не может не приехать сюда.
– Ладно, может быть. Но когда?
– Завтра. – Тома посмотрел на брата так, словно сомневаясь в его способности мыслить. – Он занятой человек. Сейчас он здесь. Значит, приедет завтра.
– Ну и что?
– Он захочет подняться на Эйфелеву башню.
– Возможно. – Люк вынул сигарету и закурил. – Так многие делают.
– Ничего у него не получится. Он, конечно, надрал нам задницу, но ему ни за что не удастся посмотреть на Париж сверху вниз, как на свою собственность, с башни месье Эйфеля. Я ему не позволю.
– Ты? – Люк хмыкнул. – И как именно ты собираешься помешать?
– Я все обдумал. Это возможно. Но мне понадобится твоя помощь. А может, и еще несколько человек пригодились бы.
– Ты хочешь, чтобы я участвовал в покушении на Гитлера?
– Нет. Но если мы сумеем перерезать тросы лифтов, он не попадет наверх. Пешком же он не пойдет, это было бы унизительно.
– Ты псих.
– Говорю тебе, это возможно.
– Все равно – я отказываюсь.
– Однажды я помог тебе, – негромко произнес Тома.
Последовала пауза. Почти три десятка лет Тома ни разу не вспоминал о той ужасной ночи, когда они перетаскивали тело девушки в карьер на Монмартре. Люк смотрел на брата – немного обиженно и настороженно.
– Ты спас мне жизнь, Тома, – ответил он. – Это правда. Но почему я должен отплатить тебе своей смертью? – Он потянулся и прикоснулся к руке брата. – Ты уже немолод. Тебе скоро восемьдесят стукнет, бог мой. Если ты не упадешь и не сломаешь себе шею, то наверняка окажешься в тюрьме. А потом немцы расстреляют тебя.
– Какое значение это имеет в моем-то возрасте? – Тома пожал плечами.
– Подумай об Эдит.
Удивительно, думал Люк, как мало изменились с годами Тома и Эдит. Они оба поседели, конечно, да у Тома и волос-то почти не осталось, лишь несколько завитков. И у обоих было много морщин на лице, оба утратили былую гибкость членов, но его коренастый брат до сих пор проходил по четыре-пять километров на ежедневной прогулке и по-прежнему сам присматривал за их маленьким кафе. Эдит несколько лет назад перестала заниматься рестораном, но десять внуков не давали ей засидеться без дела. Правда, без помощи Тома ей уже было не обойтись.
Люк без труда мог представить, как Тома забирается на башню. Его сил хватит не на один десяток метров. И Люк ничуть не сомневался, что его брат абсолютно серьезен, предлагая ему свой безрассудный план. Но он, Люк, не собирается поддерживать его.
– Даже если бы у нас было достаточно времени, чтобы все организовать, я не согласился бы, – сказал Люк старшему брату.
Он ушел в кафе, а когда через пару минут вернулся, Тома уже не было за столиком.
Давненько уже Тома не заглядывал в Маки. Весь Монмартр постепенно застраивался. Кое-какие из старых заведений еще сохранились, даже маленькие кафе вроде «Проворного кролика», но они все более превращались в туристические достопримечательности. Какие-то предприимчивые люди купили участок земли на северной стороне холма и разбили там виноградник в память о старинном промысле виноделия, процветавшем на Монмартре много веков назад. Вино, которое они производили, пить было невозможно, но никого это не беспокоило. Каждую осень там проводился веселый праздник сбора урожая и сопутствующие увеселения.
