– Кучка старух, – презрительно отозвался Хемингуэй.
– Они не старухи. Они талантливы и молоды.
– Дай им время.
Было очевидно, что спорить с Хемингуэем бесполезно, поэтому Фрэнк и не упорствовал. Вскоре все занялись едой. Когда солнце село, официанты поставили на стол маленькие свечки.
К концу ужина за столом воцарилось всеобщее довольство. Клэр заметила, что Шагал достал карандаши и тихонько рисует что-то на бумажной скатерти. В неярком сиянии свечи она разглядела козу на зеленом фоне и женщину в платье, летящую в темно-синем небе.
Но потом Хемингуэй побарабанил пальцами по столу и сказал, что собирается кое-что прочитать. Клэр полагала, что речь идет об одном из его последних рассказов, и с нетерпением приготовилась слушать, но это было произведение кого-то другого, как уточнил Хемингуэй.
– Эту вещь мне на днях показали в «Шекспире и компании», и она мне очень понравилась, так что я решил поделиться ею с вами. Это начало рассказа, который еще не закончен.
У Хемингуэя был хороший голос для чтения: легкий баритон, без акцента, без излишних интонаций, четкий и ровный, как у репортера, передающего новости из далекой местности.
Но местность, которая описывалась на нескольких листах машинописного текста, была не военной зоной, не американским лесом, не большой горой или полноводной рекой. Там говорилось об ухоженном саде возле простого провинциального дома во Франции, со ставнями на окнах и в окружении клумб лаванды и васильков, где гудели пчелы. Там говорилось о старике, который дремал с газетой на веранде, и о его жене, которая сидела с ним рядом, но уже не помнила, кто он такой. О красивой девушке, которая шла в дом и пересекала кухню, где еще витал запах оливкового масла и уксуса из салатной миски, оставленной на деревянном столе.
И Клэр поняла, что это их дом в Фонтенбло. Она уставилась на Фрэнка, который выглядел смущенным и довольным. Когда Хемингуэй закончил, она прошептала Фрэнку, что он – автор, и он так же шепотом ответил, что не знал о намерении Хемингуэя прочитать отрывок, иначе бы не стал ничего ему показывать.
В заключение Хемингуэй сказал, что никогда еще не читал текста, который бы передавал звуки, и запахи, и атмосферу места так хорошо и так просто, и что, прочитав начало, хочется узнать больше о персонажах, и особенно о девушке, которая по-прежнему – он бросил лукавый взгляд на Клэр – остается волнительно таинственной. А выразительный кивок в сторону Фрэнка всем дал понять, кто автор этих страниц.
Позже Фрэнк проводил Клэр домой, и когда они прощались перед подъездом, он поцеловал ее в щеку, но при этом слегка сжал ее руки.
– Ты очень понравилась Хемингуэю, – сказал он.
Клэр поняла: это означает, что она нравится и самому Фрэнку.
Вспоминая о последних днях в Фонтенбло, Мари едва не кричала от досады.
Когда Марк привез к ним молодого Фрэнка Хэдли, она устроила его в комнате Клэр, переведя дочь в будуар за своей спальней. Рассуждала она так: это не только самое простое решение, но и способ защитить Клэр от молодого мужчины в ночное время. Единственная дверь в будуар находилась за кроватью Мари. Никто не смог бы проскользнуть туда, минуя ее спальню, а она спит чутко.
Итак, Клэр была в безопасности. И конечно, отсюда следовало – себе Мари открыто в этом признавалась, – что Фрэнк, не в силах заполучить дочь, с большей вероятностью обратит свое внимание на мать.
А почему бы и нет? Что ей мешает, если, конечно, он сумеет сохранить все в тайне? Она упустила отца, так не стоит упускать хотя бы сына.
Очаровать его не составило труда: они ходили вдвоем на рынок, гуляли по городку, она знакомила его с богатым чувственным миром летней провинциальной Франции. Фигуру она всегда берегла. Легкие морщинки на лице только придавали ей шарма. Будучи француженкой, она обладала хорошей осанкой и легкой походкой, которые очень отличались от откровенных, размашистых движений американок. Все вместе было способно вскружить голову любому молодому человеку, ищущему приключений.
Что же до нее самой, то после нескольких лет одиночества она вдруг вновь почувствовала себя юной, чего уже никак от себя не ожидала. Когда она смотрелась в зеркало в мягком свете вечерней лампы и распускала волосы, то думала, что ее лицо неплохо будет выглядеть на подушке. Однажды ночью, когда Клэр спала, Мари выскользнула из сорочки и изучила свое нагое тело перед высоким зеркалом. Она была рада убедиться, что ее грудь осталась упругой и что ей практически не приходится втягивать живот. Потом она развернулась, чтобы увидеть свое отражение со спины, и нашла только несколько ямочек, не более того.
День за днем Мари наблюдала за тем, как растет его увлечение ею. И когда в тот сладостный послеполуденный час в глубине сада оно достигло кульминации, она подумала, что теперь Фрэнк принадлежит ей. Еще миг – и они бы поцеловались. Этого бы хватило, чтобы удержать его. Возможно, они смогли бы заняться любовью и в Фонтенбло, хотя это было бы непросто. Или отправиться на прогулку в лес и нацеловаться всласть – по крайней мере. А спустя день-другой они бы вернулись в Париж, и там уже можно устроить что угодно.
Еще миг – и они бы поцеловались. Если бы не появилась Клэр.
Но на следующий день как будто что-то случилось. Во Фрэнке возникла какая-то отстраненность. По крайней мере, никаких новых шагов к сближению он не делал. Было два удобных случая, когда они оказались наедине: один раз в гостиной, другой в холле, но он даже не подошел к ней. Мари гадала почему. Что произошло? Она перестала казаться ему привлекательной? Он счел ее слишком старой? Испугался?
Фрэнк собирался вернуться в Париж на поезде, на день раньше семейства, и Марк предложил подвезти его до вокзала. Пока Фрэнк ждал его у машины во дворе, Мари вышла из дому и встала рядом. Они были так же близки, как тогда в саду, и она подняла к нему голову и улыбнулась, и он тоже улыбнулся. Но больше ничего. Вообще ничего.
– Кажется, ты говорил, что никогда не был в Ботаническом саду Парижа, – сказала она.
– Да, не был.
– Сейчас подходящее время года, чтобы посетить его. Зимой там довольно скучно. Позвони мне, и я свожу тебя.
– Спасибо. Я позвоню.
Прошла неделя. Потом другая. Он не позвонил.
А вот Клэр виделась с ним. Однажды, когда Мари с Марком разговаривали в кабинете, Клэр просунула в дверь голову: не слышал ли дядя Марк что-нибудь о художнике по имени Шагал? Он не слышал и спросил, почему она интересуется.
– Возможно, стоит приглядеться к нему. Я познакомилась с ним недавно в одной компании на Монмартре.
– Там был кто-то из тех, кого я знаю? – спросил Марк.
– Хемингуэй.
– Фрэнк Хэдли тоже был? – вставила Мари.
– Да. Я поздоровалась с ним, но мы почти не говорили. Он все время спорил с Хемингуэем.
Мари больше ни о чем не спрашивала. Может, пора ей самой позвонить Фрэнку. А может, лучше не надо. Пока она не слышала ничего и от Роланда де Синя, хотя была уверена, что тот должен был уже вернуться в Париж.
