Однако потери оказались катастрофическими. Только за эту неделю боев Франция лишилась четверти миллиона солдат, из них восемьдесят тысяч погибли. При таких экстремальных обстоятельствах не всегда удавалось вести точный учет и, по крайней мере в первое время, оповещать семьи погибших.
Прошла целая неделя после окончания Марнского сражения, а новостей о Робере все не поступало. Люк Гаскон добровольно ушел в армию. Свое решение он взвесил очень тщательно.
Уже со всей определенностью стало ясно, что Германия не сумеет быстро покорить Францию, как планировалось. Более того: теперь кайзер оказался вынужден воевать на двух фронтах одновременно – на равнинах Франции и Фландрии на западе и в России на востоке. Все еще оставался шанс, что война будет короткой, но Люк считал иначе. А значит, понадобятся новые рекруты, причем в самое ближайшее время.
Вербовочный пункт расположился возле вокзала де-л’Эст в нескольких наскоро возведенных деревянных постройках. Там Люк нашел толпу: люди собирались группками, обменивались несколькими фразами, а потом пристраивались к очереди, змеившейся от двери. Поскольку Люк никуда не спешил, то решил сначала оглядеться.
Тут собрались самые разные люди. Большинству было за тридцать. Это и понятно, догадался Люк: всю молодежь призвали раньше и уже направили в резерв. Мелькало несколько рабочих, но другие – в костюмах и даже в соломенных шляпах – более походили на клерков и продавцов. Люк наблюдал за ними, разглядывая лица, и вдруг одно из них показалось ему знакомым.
Кто же это? Лицо из далекого прошлого, в этом Люк не сомневался. Он всегда гордился своей памятью на людей, но все равно ему пришлось как следует подумать, прежде чем он понял, кто это.
Тот странный человек, который ночью таился в засаде на улице Бель-Фёй. Тот самый, который хотел убить армейского офицера Роланда де Синя и которого он так успешно напугал в Булонском лесу. И затем в памяти Люка всплыло и его имя: Ле Сур. Точно.
Люк прикидывал, спрятаться или нет, но потом вспомнил, что Ле Сур ведь даже не знает, какую роль он, Люк, сыграл в той маленькой драме. И никогда не видел его, за исключением одного раза – в «Мулен Руж». Люк от природы был любознателен, и ему захотелось выяснить, каким человеком стал по прошествии стольких лет Ле Сур и зачем пришел на вербовочный пункт. Поэтому он осторожно приблизился и позволил Ле Суру его заметить.
Как он и думал, никакой реакции не последовало. Ни проблеска узнавания. Тогда он подошел к Ле Суру и кивнул:
– Решили рискнуть?
– Угу.
– Я слышал, – дружелюбно продолжил Люк, – что, когда начнется всеобщая мобилизация, заберут всех до сорока пяти лет.
– Я тоже такое слышал.
– А вот вам сколько лет, позвольте узнать?
– Сорок. А вам?
Люк быстро прикинул. На деле Ле Суру должно быть ближе к пятидесяти, чем к сорока. Очевидно, слишком хочет воевать, раз решился срезать себе десяток лет. Наверное, потому-то и предпочел пойти добровольцем, а мобилизации дожидаться не стал: она связана с тщательной проверкой всех документов и его могли бы не взять как слишком старого. Тогда как к добровольцам подход иной: записывали всех, лишь бы на вид были здоровы.
– Мне тридцать девять, – сказал Люк. – Вы знаете, я долго думал, прежде чем прийти сюда, на вербовочный пункт, и мне интересно: а что вас привело сюда?
– Я социалист. – Ле Сур пожал плечами. – Нас не устроит, если войну выиграет германский кайзер.
В этом имелась логика. Консервативный германский император придерживался куда более авторитарной линии, чем склоняющееся влево французское правительство. Большинство профсоюзов и социалистических организаций Франции пришли к тому же выводу и немедленно выразили свою поддержку правительству. В знак национальной солидарности оно в ответ назначило нескольких социалистов на важные правительственные посты.
– Значит, все так же, как у меня, – сказал Люк. – Я патриот, но также и социалист.
Это было неправдой, но долгие годы за стойкой бара научили его двум вещам: во-первых, если согласиться с человеком, собеседник поверит тебе, потому что подсознательно будет хотеть этого, а во-вторых, станет гораздо разговорчивее. Ну а если понадобится, то Люк с легкостью порассуждает насчет социализма. Его клиенты многократно излагали ему самые разные политические убеждения, и он мог воспроизвести любое из них.
– Лично я был сторонником Жана Жореса, – заявил он.
Жан Жорес – лидер рабочего народа. Воплощение порядочности, почитаемый каждым социалистом и даже многими консерваторами. Этим летом он был застрелен фанатиком из правого крыла, и его оплакивала вся Франция. Надежный выбор для поддержания разговора с социалистом.
Жак Ле Сур кивнул и тоже стал рассказывать о себе:
– Столько моих молодых товарищей – профсоюзных деятелей, партийцев, даже анархистов – отправилось на фронт, что… Сказать по правде, я чувствовал себя неловко, оставаясь дома.
Люк глянул на него. За свою жизнь он выслушал немало историй и обычно сразу мог понять, когда ему говорили неправду. Сейчас он склонен был поверить Ле Суру.
– Семья есть? – спросил он.
– Жена. Я поздно женился. Но у нас маленький сын.
– Вас это не сдерживало?
– Конечно. Мне пришлось расти без отца. Он был коммунаром. Это плохо – потерять отца. Но потом я подумал: ведь моему сыну придется жить под кайзером из-за того, что я не пошел воевать.
– Вот-вот. У меня племянники и племянницы. Я чувствовал то же самое.
Возможно ли, чтобы этот семейный человек все еще продолжал свою странную вендетту против де Синя? Это казалось маловероятным. Да Люк и не видел, как война могла бы облегчить задачу Ле Сура. Даже если каким-то чудом он окажется в одном полку или роте с аристократом, то де Синь быстро узнает об этом. Люк отбросил эту идею.
– Так давайте же запишемся, товарищ, – сказал Ле Сур.
– А давайте.
Когда они добрались до стола, где проводилась запись добровольцев, их имена и другие данные принимал юный офицер, совсем еще мальчик. Ле Сур сказал, что ему сорок лет, и офицер быстро глянул на него, но промолчал: либо ему было все равно, либо все люди старше тридцати пяти казались одинаково старыми.
А вот к Люку он по какой-то причине проявил больше внимания. Перелистав огромную папку перед собой, он нашел там фамилию Люка.
– Вас осмотрит доктор, – сказал офицер и указал, куда следует пройти.
Дорогие мама, папа и все остальные,
я жив и здоров. С тех пор как закончилась большая битва, о которой вы наверняка слышали, я копаю окопы. Пожалуйста, пришлите мне прочные перчатки, если сможете, потому что я пробуду здесь еще какое-то время.
Спасибо, что проводил меня, папа. Я видел, как ты махал мне на Елисейских Полях, но постеснялся махнуть в ответ.
